Нет, у Ленина принципиально иной взгляд. Он вычитал у Маркса, что будущее человечества в возврате к коммунизму. На новом витке. Не к первобытному, а к передовому, где вожди на месте набедренных повязок и ожерелий из акульих зубов носят штаны и галстуки. Но в главном вопросе экономики он солидарен с первобытными предшественниками: собственности, деньгам и частному праву у нас не место! Деньги ежедневно и ежечасно воспроизводят класс буржуазии и оставляют в его руках экономическую — а вслед за ней и политическую — власть. Уж чем-чем, но властью он делиться не намерен ни при каких обстоятельствах.

В результате воплощения этих теоретических постулатов страна быстро проходит предсказуемый путь от дореволюционной инфляции, которую он так убедительно разоблачал в сентябре 1917 г. (когда шел к власти), к революционной гиперинфляции 1918 г. (когда он власть уже получил). А отсюда уже прямой путь к коммунизму — военному, потому что иных не бывает. То есть к безденежным методам общения чекистских экспроприаторов с крестьянами на основе натурального продуктообмена хлеба на жизнь. С использованием характерных ордынских приемов — от требований за свой счет привозить зерно в «места ссыпки» (места сбора дани) и до прямого террора, сопряженного с коллективными расстрелами.

В более цивилизованных сообществах, развращенных понятиями права и частной собственности (и в силу этого далеко ушедших от всех форм коммунизма — как первобытного, так и современного), такой обмен зовется грабежом. Отчетливым признаком социокультурной деградации является и «самоочевидный» откат от индивидуальной ответственности к солидарной (коллективной), которая в Средние века называлась круговой порукой и использовалась азиатскими сборщиками дани для быстрого и эффективного наказания общин за недоимку. Индивидуальная ответственность подразумевает индивидуальное право, индивидуальные претензии, индивидуальное судебное разбирательство и пр. Большевистская практика строится на противоположных началах: вина априори возлагается на социальные группы, которые приговариваются к уничтожению «судом истории», «судом народа», «именем революции» и т. п.: буржуазия, кулаки, враги народа…

Террор позволяет устранить организованное сопротивление. Но он не решает экономических проблем — в первую очередь проблемы голода. Что остается делать вождю в штанах и в галстуке? Купить продукты крестьянского труда он не может, денег нет. По крайней мере, настоящих. Сам же истребил денежную среду с благой целью добить буржуазию. То, что советская власть напечатала взамен, деньгами назвать трудно. Остается уповать на боевые действия вздыбленных масс — точнее, их партийного авангарда — против производителей хлеба. На тотальную экспроприацию. Это работает, пока есть что экспроприировать. То есть сегодня в отношении хлеба, произведенного вчера. А завтра?

Начинается то, что в агиографическом эпосе получило название «битва за урожай». Только не в аллегорическом, а в самом прямом смысле: война с крестьянами с целью изъять продукты их труда. В ленинской картине мира доминируют две первобытные ценности: абсолютная монополия и абсолютная централизация. В сущности, они сводятся к одной: абсолютное господство. Эта удивительная голова на уровне очевидности убеждена, что лучше всех знает, как устроен мир. И, главное, как он должен быть устроен. Поэтому щедро раздает невыполнимые обещания, жестоко карает за их невыполнение и громит любого, кто предлагает альтернативные подходы.

Например, истребляет (пока морально) профессора В. Г. Громана, марксиста-меньшевика, который предлагает поднять закупочные цены, чтобы мотивировать село к продаже хлеба. С точки зрения Ленина, это не только глупость, но и подлость. Во-первых, разовым повышением цен кулак не удовлетворится и потребует повышать еще и еще. Это верно: под ливнем дешевеющих дензнаков ожидать другого поведения от продавца было бы странно. Осталось выяснить, кто же открыл финансовые шлюзы в стране Советов — ужели лазутчики капитализма? Во-вторых, покупая хлеб у сельской буржуазии, рабоче-крестьянская власть укрепляет ее финансовое могущество, собственными руками подкармливая классового врага. Каждому, кроме подкупленных «за малую толику» агентов капитала, очевидно, что буржуазию надо добивать сейчас или никогда! Репрессиями и систематизированным террором вышибая из нее хлебные излишки для продолжения революции.

Философский вопрос о том, чего ради мужики, из которых революционные баскаки только что выколотили «излишки», будут на следующий год удобрять почву, проводить сев, расширять запашку, в когнитивный аппарат вождя не наведывается. Главное, уничтожить буржуазию и насильственно (NB: непременно насильственно!) внедрить коллективизм. После чего обязательно наступает пролетарское счастье. В наброске программы для VII съезда РКП(б) он так и пишет:

Формулировки и лозунги — из Европы. Правда, с задержкой на два-три поколения, когда там были в моде совсем уж диковинные утопии безденежного равенства и казарменной справедливости; отечественная публицистика отразила их в алюминиевых снах Веры Павловны у Чернышевского. Но практика идео-кратического воплощения в жизнь — отчетливо азиатская. Разница в том, что в Европе мечты об обществе как едином отлаженном механизме производства и потребления были лишь одним из многих конкурирующих идейных течений, причем со временем все более маргинальным. В советской же России они стали не просто мейнстримом, но единственно разрешенной картиной мира.

Да, и еще раз про политкорректность. Если тов. Ленину можно противопоставлять азиатскую практику царизма его внешним европейским манерам, то почему нам нельзя? Тем более при большевиках разрыв стал намного очевиднее. В статье «Столыпин и революция» Ильич говорит так:

После захвата власти марксистами-большевиками истязания и расстрелы крестьян (с целью отжать у них «хлебные излишки») из отдельных преступных эксцессов превратились в рутинную норму государственного менеджмента. Равно как в сфере «социалистического самоопределения наций» былое ущемление национальных прав сменилось прямыми погромами целых этнических групп («народов-предателей», «безродных космополитов» и пр.) в качестве государственной политики. Не говоря про отчетливо «азиатскую» манеру сталинской организации голосования, для дореволюционной России просто немыслимую.