Удивительно, но в глазах большинства современников то героическое время отмечено тремя очевидностями: во-первых, гражданскую войну против молодой Советской республики развязала буржуазия; во-вторых, большевики в ней победили, потому что их идеалы соответствовали глубинной тяге русского народа к коллективизму и общинности; в-третьих, вся эта кровавая карусель была затеяна ради повышения жизненного уровня трудящихся. Вся троица вместе и каждый тезис по отдельности — заурядный агиографический фейк. Однако же работает! Идеология и пропаганда в очередной раз оказываются сильнее материальной действительности.

Еще удивительнее, что через три-четыре года после начала НЭПа партия с той же решительностью начинает его крушить. Строго по лекалам 1918–1920 гг., только чуть аккуратней. Чемпионы мира в беге по граблям. Здесь потребуется более внимательный взгляд. Драма рождения и убийства ленинского червонца отражена в официальных советских документах, которые опубликованы уже после крушения СССР — в книге «Как ломали НЭП. 1928–1929»[48] и особенно в упомянутом ранее издании «Денежная реформа 1921–1924 гг.».

Совершенно понятно, почему принципиальный противник денег, капиталистического товарооборота и вообще капитала В.И. Ленин, непринужденно положивший миллионы людей в последнем и решительном бою против этих идолищ, через три-четыре года после революции вдруг затеял возрождать конвертируемую валюту и рыночные отношения. Потому что: 1) экономика стоит, в стране лютый голод; 2) нечем кормить армию, силовиков и номенклатуру — опору режима; 3) восстания матросов и крестьян; 4) промышленного производства нет вообще, а потребление висит на ниточке бартера, то есть на безденежной меновой торговле, или «мешочничестве» (это и есть тот самый натуральный продуктообмен, за который так ратовали большевики; теперь он им почему-то категорически не нравится); 5) эмиссия перестала приносить даже кратковременное облегчение, а цены растут на 30 и более процентов в месяц.

Если без поправок на две деноминации в течение 1922 г., то бумажный «совзнак» в 1923 г. котировался к дореволюционному золотому рублю в отношении 1 к 50 млрд (чистое Зимбабве или Венесуэла). Когда деньги дешевеют каждый день (и это не метафора!), нелегко врать про преимущества планового социалистического хозяйства. На практике не удается даже элементарно свести дебет с кредитом по итогам суток: утром дензнаки стоят дороже, чем вечером. Какой кредит, какое производство, какие налоги, какое, прости Господи, плановое хозяйство?

6 февраля 1922 г. замнаркома финансов А.М. Краснощеков конфиденциально докладывает Ленину:

Когнитивная петля затягивается. Налоги утратили смысл: проще напечатать новых никчемных дензнаков, чем даром злить людей, собирая возы макулатуры. В печку их! Даже большевикам (впрочем, далеко не всем!) наконец становится очевидно, что требуется возвращение к вменяемой валюте. Которая одна может вернуть крестьянину экономический стимул к производству хлеба. Но это означает конвертируемость рубля, раскрепощение рынка и ослабление рабоче-крестьянского контроля…

Ленин не верит и упирается до последнего. В письме 3 марта он не только успокаивает тов. Каменева обещанием вернуться к террору, но и сообщает, что нарком финансов тов. Сокольников «в практике торговли (имеется в виду торговля трансграничная, то есть экспорт. — Д. О.) ничего не смыслит. И он нас погубит, если ему дать ход»[50]. «Нас» — это кого? Если большевиков с их военным коммунизмом, то, пожалуй, верно. Иностранцы будут платить деньгами более высокого качества, каких у Ленина с его братвой нет. То есть финансовая конкуренция заведомо проиграна. Вариант с улучшением собственной валюты Ильичу как серпом-молотом по известному месту: он означает возрождение частной собственности и буржуазии, которая опять-таки выигрывает экономическую конкуренцию у большевиков. Для сохранения своей группировки при власти вместе с ее выморочной идеологией и неконкурентоспособным хозяйством он видит лишь одну возможность — изоляция (извне) и террор (внутри): «Иностранцы иначе скупят и вывезут все ценное… Монополия есть вежливое предупреждение: милые мои, придет момент, я вас за это буду вешать».

В мае 1922 г. он опять требует от Сокольникова повышения налоговых сборов. Хотя еще в феврале ему доходчиво объяснили, что процедура бессмысленна: советские дензнаки, как мотыльки-однодневки, неспособны выполнять даже самую простую функцию мерила стоимости и средства обращения. Не касаясь накопления и инвестирования. Лишь к осени 1922 г. экономическая действительность клювом жареного петуха смогла продолбить дырочку в его марксистском железобетоне. Итого, считая с марта 1921 г., полтора года на осознание очевидного. Революционное невежество преодолевается дьявольски медленно и стоит дьявольски дорого.

Возврат к нормальной денежной единице как универсальной экономической шкале, позволяющей установить баланс между стоимостью пуда картофеля, килограмма гвоздей, того самого учебника арифметики и труда вагоновожатого, был необходим чисто технически. Иначе невозможно! Надо быть истинно верующим вождем люмпен-пролетариата, чтобы не подумать об этом заранее. Блистательная идея возврата от денежного товарооборота к натуральному продуктообмену показала себя во всей первобытной красе. Чтобы это осознать, политическому авангарду понадобилось четыре года. Конечно, ему пришлось нелегко. Сначала, апеллируя к варварским инстинктам, в борьбе за гегемонию истребить носителей более сложного знания и опыта. Затем, доведя страну с самыми высокими темпами промышленного роста (подробнее о дореволюционных темпах поговорим позже) до состояния людоедства, предпринять «временное отступление». На прощание оптимистично пообещав вернуться — то ли как Карлсон, то ли как Терминатор. К террору вообще и к экономическому террору в частности.

Вернуть деньгам функцию средства обращения — самая первая и простая задача. Ее можно решить и с помощью деревянного рубля, лишь бы не слишком галопировал. Сложнее задача второго уровня: дать производителю инструмент для оценки издержек, спроса и прибыли, чтобы он мог принять ответственное решение — начинать волынку с производством или не стоит. Есть и третий, самый высокий уровень: доверие к финансовой политике и властным гарантиям. Если ожидаемая прибыль невелика, в любой момент может быть изъята пролетарскими рэкетирами, да еще измеряется в сомнительных бумажках (инвестировал миллион, заработал три, а приобрести на них можешь меньше, чем на миллион в начале цикла), то лучше не дергаться, сидеть ровно и ждать начальственных указаний.