подсоединен к зрительным нервам, поэтому нет ничего удивительного в том, что я это сделал.

Теплый комочек с сердцебиением обнаружился в самом дальнем и затемненном углу.

- Эмма? – позвал я со всей любовью, на которую только был способен. Слегка прибавил в комнате свет, чтобы она смогла увидеть меня, и шагнул ближе. – Эмма, это я, твой папа.

Теплый комочек в углу неуверенно шевельнулся. Я позволил сделать себе еще несколько шагов и оказался совсем рядом. Эмма испуганно сжалась. Я опустился на колени, чтобы ей было лучше видно меня. Наши лица оказались на одном уровне, друг напротив друга. Я видел страх, написанный на ее лице.

- Эмма, ты помнишь меня? Помнишь наш дом? Розовое озеро? Я сделал для тебя мостик, который постоянно менял свою форму. Тебе было пять лет. На твой день рождения я подарил тебе билет на «Аркадию». Ты, я и мама отправились на планету Четырех Солнц, ты мечтала об этом.

Медленно, чтобы не спугнуть ее, я вынул из кармана маленький прозрачный прямоугольничек – точную копию билета на «Аркадию», который я подарил своей дочери девять лет назад.

Эмма следила за моей рукой, не отводя глаз и не шевелясь. Я протянул билет ей, но ответной реакции так и не дождался, поэтому положил его на пол рядом с ней.

Я мысленно приказал «Приговору» сделать экран рядом с нами. Эмма вздрогнула, когда рядом материализовался тускло светящийся прямоугольник.

На экране возникло лицо Катрин. Она держала в руках шикарный воздушный торт, точную копию нашего дома с розовым озером и фигурками людей.

- Киллиан, ты не меня должен снимать! – смеясь, сказала она. – А Эмму. Сегодня ее день рождения.

- Как скажешь, - раздался мой голос за кадром, и я перевел камеру на торт.

Катрин поставила торт на стол. Картинка сменилась, и в кадре появилось детское счастливое личико.

- Загадывай желание, Эмма! – сказала моя жена.

Маленькая Эмма мечтательно подняла глаза.

- Хочу маленького братика или сестренку!

Смех за кадром причинил мне невыносимую боль. Бог мой, я был так счастлив. Почему я не ценил это?

Настоящая Эмма, сидевшая рядом со мной, в темном углу, смотрела на яркое видео, как зачарованная. Я вдруг ясно увидел, что по ее щекам текут слезы. Наверное, ей это видео причиняло еще большую боль.

Запись кончилась, и изображение замерло. Мы оба смотрели на застывшее лицо Катрин.

Эмма едва уловимо шевельнулась. Ее невесомая рука неслышно поднялась вверх и потянулась к экрану. Но она не успела коснуться его, «Приговор» убрал картинку. Тогда дочь перевела взгляд на меня. Ее рука, по-прежнему вытянутая вперед, потянулась к моему запястью. Мое сердце бешено забилось в груди. Я боялся шевельнуться. Ее губы приоткрылись и беззвучно прошептали слово. Одно только слово, но сказанное не на всеобщем языке, а на нашем родном: «папа».

А затем она метнулась ко мне так быстро, что я не успел понять, что происходит, и прижалась ко мне, обхватив руками за талию и уткнувшись головой мне в живот.

- Эмма…

Я крепко обнял ее в ответ. Так мы и сидели, обнявшись. Я тихонько шептал, что больше ей никто и никогда не причинит вреда, что я ее никогда не оставлю, что буду защищать всю свою жизнь. Она перестала дрожать.

- Эмма, ты хочешь есть?

Она завозилась в моих объятиях и кивнула.

«Я пошлю одного из членов команды за едой», - мысленно ответил мне звездолет.

Моя дочь перестала ко мне прижиматься и подняла голову. Ее внимательный ищущий взгляд, сменивший пустую безжизненность, радовал меня чрезвычайно. Она положила руку мне на лицо и очень долго всматривалась в него.

- Эмма, я сейчас выгляжу не совсем так. Это голограмма.

Да, мою дочь держали взаперти девять лет, но я не сомневался в ее развитии и умственных способностях. Она была крайне запугана и измучена, но не глупа. Я верил, что она понимает все, что я говорю ей. Ей придется заново учиться доверять людям, общаться, вести себя, как цивилизованный человек, но не ходить, говорить и прочее. Я всем сердцем желал, чтобы она вспомнила меня, но воспоминания пятилетнего ребенка обычно остаются отдельными цветными вспышками в голове.

- У меня волосы длиннее. – Я закатал рукав комбинезона и чуть подкорректировал голограмму, заставив свои волосы медленно удлиниться. – А еще я ношу вот эту повязку. – Я достал черный кругляшок из кармана и протянул его Эмме. – Смотри. – Я надел повязку на голову, пропустив под волосами, и не спеша натянул ее на место скрытого голограммой отсутствующего глаза.

Эмма не испугалась, лишь слегка приподняла брови. Этот жест меня рассмешил.

- Я больше не хочу разыгрывать испуганную дикую недоразвитую девочку, - неожиданно спокойно произнесла моя дочь. – Можешь отключить голограмму, я прекрасно знаю, как ты выглядишь, Киллиан Джонс. Папа.

Глава 16. Сюрприз

Сказать, что я удивился – это не сказать ничего. Меня будто гром поразил, и руки с ногами отнялись. Уж не знаю, как это отразилось на моем лице, но Эмма все также спокойно добавила:

- Да, это был спектакль. Я должна была осмотреться и прийти в себя. – Моя дочь встала, стряхнула невидимые пылинки с комбинезона и потянулась. – Я устала, скорчившись, сидеть в углу.

- Эмма! – я тоже встал, и голос мой прозвучал грозно. – Зачем был этот спектакль?

Девушка усмехнулась. Теперь, когда забитое, душевно израненное существо сменила уверенная и наглая девушка, даже ее худоба перестала бросаться в глаза.

- Ты немного неправильно представляешь себе мое пребывание у Тича. Меня не держали взаперти в одиночной камере, не подсовывали еду в зарешеченное окошко, не запрещали общаться с людьми. Нет. Я очень много общалась. Особенно с Эдвардом. Конечно, мне не позволялось ходить, где я хочу, особенно, когда я подросла настолько, что начали появляться мысли о побеге, но к тому времени мне успели рассказать достаточно, чтобы я начала сомневаться в необходимости бежать.

- Эмма. Все, что говорил тебе Тич, ложь, - тихо сказал я.

Чувствовал, что все будет далеко не так радужно, как мне представлялось.

- Ты понятия не имеешь, что он мне говорил, - дерзко возразила Эмма.

- Ну что ты. Судя по твоему тону, он говорил много