— Если вам не сложно.

— В монархии ячейки исполнительного устройства власти заполняются по сословно-наследственному принципу. Социальные лифты отсутствуют, а значит, нет и конкурентного механизма, стимулирующего участников вертикали к повышению компетенций. К тому же глубокая внутренняя связность аристократических элит, где все друг другу родственники, блокирует возможность эффективного контроля. Как результат, средний уровень компетентности государственного чиновника удручающе низок, большинство позиций в исполнительной вертикали занимают ленивые, глупые, невежественные и очень слабо мотивированные люди, получившие должности в силу родственных связей. Немногие исключения просто не могут повлиять на общую картину в силу инерционности бюрократических процессов. Чтобы такая система хоть как-то работала, в ней формируются формальные бюрократические правила с гиперрегламентацией — они вынуждают чиновника действовать по правилам, даже если ему лень и не хочется, но требуют детальной росписи каждого шага. Такая система устойчива, но имеет ничтожный КПД и абсолютно не умеет реагировать на новые вызовы. Перестраивать эти структуры очень долго, нам недосуг. Поэтому на первом этапе мы как бы подключаемся напрямую, формируя параллельные исполнительные механизмы. Они представляют собой максимально короткие командные цепочки в одно-два звена, замкнутые непосредственно на высшее руководство.

— И как это работает? — поневоле заинтересовался я.

— Сверхполномочия с полной ответственностью. За подробностями идите к Джулиане, но вкратце — набирается небольшой, но высокомотивированный штат проводников императорской воли, подчиняющихся непосредственно ему, и только ему же подотчётных. Они выбираются из людей, не связанных с текущими элитами — бастардов, образованных мещан, даже талантливых простолюдинов. Им даётся право карать и миловать, но за любую провинность они лишаются головы — в самом прямом смысле. Сверхполномочия. Сверхответственность. Между собой мы их обобщённо называем «комиссарами», но обычно находится какой-то аборигенный аналог. Им придаются военные силы быстрого реагирования, также подчинённые непосредственно Императору, без участия генералитета.

— Опричники! — осенило меня. — Опричное войско!

— Это что-то из истории вашего среза? — спросил Теконис. — Я не знаком с ней глубоко. Такой «комиссар» может отправить в отставку губернатора региона, осудить своей властью прокурора и так далее. Их все ненавидят, их пытаются подкупить или убить, но подкупленных вешают, а убитых заменяют. Зато мы получаем эффективный механизм с быстрой реакцией и устойчивой обратной связью. Он груб, несовершенен, зависим от человеческого фактора и склонен к злоупотреблению властью, но на начальном этапе этим можно пренебречь. Это всё равно временная структура. Выживет и докажет свою пригодность один из ста комиссаров, они перейдут на следующий уровень, остальные будут утилизованы в процессе.

— Жестоко, но рационально, — признал я. — А что с лебедями-то?

— Да, простите, отвлёкся. Итак, у нас выстраивается альтернативный исполнительный механизм. Проблемы и издержки этого процесса известны, реакции на них отработаны, у наших вахтовых координаторов на местности есть все инструкции. Это, так сказать, белые лебеди. Даже если Его Величество Перидор подавится косточкой от сливы и помрёт — это лебедь ещё серый. Потому что, хотя предсказать это невозможно, но такая вероятность в планах учтена. То же касается внезапной засухи или эпидемии. А вот если одновременно случатся жесточайшая засуха, морозная зима, эпидемия, голод и крестьянские бунты, да ещё и Перидора зарежут заговорщики, то это будет классический чёрный лебедь, и все наши планы пойдут прахом. Именно на этот крайне маловероятный случай у нас есть ваша дочь.

Теконис взял со стола рисунки и внимательно разглядывая каждый (сложно не забывать, что он слеп), раскладывает их по картонным папкам.

— Это не просто рисунки так же, как ваша дочь не просто начинающий, хотя и талантливый художник. Это контрольные точки. В них запечатлён не только сам объект, — слепец потряс весьма недурно выполненным портретом императрицы, — в них зафиксировано состояние мира в определённый момент. И к этому моменту можно вернуться. Как говорит Антонио: «Загрузиться с сохранения». Хотя это очень сложно, затратно, травматично для ткани фрактала и вообще нежелательно. Крайнее средство.

— Ничего себе! — я посмотрел на Нагмины рисунки с новым чувством. — А этот, наш предшественник… Как бишь его…

— Тронг? Вот, полюбопытствуйте.

Теконис открыл дверцу изящного шкафчика и достал оттуда небольшой, размером с кулак, прозрачный шар. Внутри него оказалась завораживающе-красивая сложная структура, похожая не то на пламенеющие растения, не то на растущее пламя. Я взял его в руки и удивился тяжести — по виду я бы предположил, что он отлит слоями из эпоксидки, иначе как создать такой потрясающий внутренний узор? Но он слишком тяжёл даже для стекла и холоден, как остывший камень. На полке стоят ещё — в некоторых как будто растут деревья, в некоторых — застыли морские волны. Все разные, но все очень красивые.

— Это шар Тронга. Не бойтесь, он только кажется хрупким. На самом деле им можно из пушки стрелять.

— В нём сохранено прошлое этого мира? — я показал рукой на окно, за которым полыхает идеальный закат над идеальным городом.

— Не совсем, но нечто вроде.

* * *

— Какая потрясающе красивая вещь, — сказала Нагма восхищённо. — Знаешь, пап, такое ощущение, как будто держу в руках… Ну, не знаю. Что-то грандиозное. Как будто целый мир в ладонях.

— Если верить Теконису, это так и есть. В некотором смысле.

— Интересно было бы туда заглянуть.

— Скорее всего, ты бы увидела чернокожих дикарей с копьями, скачущих в юбочках из листьев. Довольно неприличное зрелище для юной графини Морикарской.

— Тьфу на тебя, пап, — рассмеялась Нагма. — Кстати…

— Что?

— Ты не рассердишься, если я сегодня опять нажму на ту ракушку? Я в прошлый раз не дорисовала принца.

— Если ты не будешь делать глупостей.

— Пап, не сходи с ума, мне четырнадцать!

— В этом возрасте глупости делаются особенно легко и непринуждённо.

— Клянусь, моя графинческая честь не пострадает, если ты об этом. Я чисто потрындеть, Нагири забавный. Можешь прийти, сесть в уголочке и изображать дуэнью, если хочешь.

— Нет, колбаса, я тебе вполне доверяю, — сказал я и покосился на ракушку у моей кровати. — Приятного вечера.

А и правда, может, и мне, того… Побеседовать?

— Олли, зачем тебе это? — спросил я, когда мы отдышались.

Нет ничего глупее, чем спрашивать у женщины, почему она оказалась в вашей постели, но здесь особый случай.

— Зачем мне что? — спрашивает чернокожая красотка, контрастно лежащая на белых простынях.