Пусто. Пустой двор.

И вот ты шатаешься, шатаешься по улицам…

Куда пойти? К кому? Это очень далеко, где можно пойти куда-то и к кому-то. Совсем в другом мире. В Ленинграде это.

Я пошел на переговорный пункт и заказал разговор с Ленинградом.

До разговора надо было деть куда-то еще шесть часов. Сходил в кино. Еще раз поел. Снова пошел купаться.

В общем, эти шесть часов прошли даже незаметно.

Потому что я думал о том, что вот разговор, как там Ленинград, как друзья, как мама. Думал о том, что скажу маме, а что – ей… Ведь телефонный разговор не шутка, я-то знаю, говорил не раз. Попробуй скажи все за пять минут, да еще если плохо слышно. Чтобы что-то успеть сказать, надо продумать, о чем и как. Так я рассуждал, сидя в кино, в столовой, на пляже.

Я скажу ей, помнит ли она меня, ждет ли, тогда как я очень помню и жду.

Я скажу ей, не приснилось ли мне все это, что мы были вместе, рядом. Помнишь, совсем недавно мы шли по берегу озера, всюду были люди, и тогда мы пошли прямо по озеру, оно мелкое в этом месте и заросло зеленым ковром, который прогибается под нами при каждом шаге, и мы качаемся, как на качелях, и уходим от людей вон к тому островку, и при каждом шаге фонтанчики теплой воды из-под пальцев, а Рекс, пес, которого нам поручили, носится по болотине кругами как угорелый, а ковер под ногами такой широкий, такой зеленый, и когда мы пришли на остров, там тоже были люди, а мы пошли дальше…

Я скажу тебе: здесь такая прекрасная страна! Все, что вижу, мне так хочется тебе показать, чтобы вместе ходили, смотрели, удивлялись… Здесь такая чужая мне страна… что не нужна она мне.

Я скажу тебе…

Я даже записал на бумажке то, что скажу, по пунктам, чтобы не забыть у телефона. И при этом мысль о собственной опытности доставила мне удовольствие.

Вечерело. Была самая жара. Тот момент, когда зной стоит, стоит и вдруг начнет спадать. Но он все стоял…

Оставалось полчаса.

Я решил переждать их в переговорном пункте.

Разные люди – узбеки, таджики, русские, мужчины и женщины – сидят по стенкам бок о бок. Ждут. Осматривают каждого новоприбывшего. Потом снова смотрят перед собой. Сидят рядом, но как-то отдельно друг от друга. Строй фанерных будок. Все слышно, что там говорят. Фразы из разных будок накладываются одна на другую. И на все накладывается голос из репродуктора:

– Наманган, вторая кабина!

– Надя, как твое здоровье? Не очень хорошо… А когда ты собираешься поправиться? Нелепый вопрос?..

– Что? Что? Не слышу!

Неорганизованные люди, с удовлетворением думаю я. Так они ни о чем не договорятся.

– Москва, первая кабина. Москва! Кто ждет Москву! Москва на проводе!!! – сердится голос в репродукторе.

– Уже пять минут, как должны соединить, – говорю я.

– Это ничто по сравнению с вечностью, – важно роняет сосед.

«Дурак!» – обозлился я.

Сосед задумчиво бросает монетки в шляпу. Достает их оттуда и снова бросает.

– Два часа жду, – говорит. – Нет дома. Куда делась?

– Ни одного письма от тебя… – говорит девушка в одной из кабин. Тоненький голосок… И вдруг басом, вот-вот заревет: – Я прямо с ума схожу… Что? Почему у меня такой голос? Простудилась. Хожу каждый день купаться… Одна. Конечно, одна.

– Все врет, – со злостью говорит сосед.

– Наманган. Наманган! Четвертая.

Свинство слушать, думаю я.

Читаю на стенке: «Предметы, запрещенные к пересылке по почте… Во всех почтовых отделениях запрещается…»

Скоро ли… Скоро ли! Чего они тянут!

«Пользуйтесь стандартными текстами поздравительных телеграмм… Всем семейством поздравляем, счастья в жизни вам желаем. Форма 5-а.

…дальнейших успехов в работе…

…Новый год… Первое мая…

…Форма 6-г…»

Ожидание нагнетается и становится невыносимым. Что-то препротивно закручивается внутри. Намерение еще чем-то отвлечь внимание не приводит ни к чему. Чуть не рычу. Ни о чем не подумать…

Я думаю о таком странном состоянии, когда что-то закручивается внутри. Такое же нетерпение бывало в детстве… Потом я думаю о детстве. Насколько все получилось не так, как думалось в детстве. И я думаю, что совершенно не могу себе представить, что будет со мной через столько же лет в будущем…

– Ленинград, первая. Ле-нин-град! Поспешите в первую кабину…

Я отряхиваюсь, понимаю, где я и что я, успеваю в какую-то секунду облиться с ног до головы потом и бросаюсь к кабине.

– Алло, – кричу я. – Алло!

– Это ты?.. – Голос далек и слаб. Совсем искаженный голос.

– Да, это я, – говорю я и молчу.

– Ну, как ты там?

– Да что я… ты о себе расскажи, – говорю я.

– Да что мне рассказывать: все так же, все как знаешь. Ты о себе расскажи – это главное.

– Да что мне говорить, – говорю я. – Все, как я уже в письмах писал. Тут надо о том, о чем только сказать можно…

– Ты же все знаешь…

Стесняется она, что ли? Вечно кто-нибудь торчит в этом коридоре!

– Как все там живы-здоровы? – говорю я.

– Все в порядке. Все живы и все здоровы.

– А Катя как?

– Хорошо Катя.

– А мама?

– И мама здорова.

– А как твои?

– Хорошо.

– На даче?

– На даче.

– А Петька?

– Петя тоже на даче.

– Ну, а как же все-таки ты?

– Я… так же я. Приезжай скорее. – Голос тихий-тихий. И вдруг обрадовался голос: – У меня рожа.

– Что?! Пфу! Пфу-у! – дую я в трубку. – Алло! Алло! Пф-фу-у! Пфу-у! Алло, Ленинград!

Да что же это такое! Неужели все? Ничего и не сказал…

– Пф-фу! Пфу! Алло!!! – ору я.

– Что у тебя там за помехи?

– Сам не знаю, – говорю я.

– А сейчас их нет.

– Так это я, наверно, трубку продувал, – догадываюсь я.

Смеется.

– Так что же с тобой? Я не понял, – говорю я.

– Рожа.

– Что такое? Ты не треплись: времени-то мало…

– Я и не треплюсь. Это кожное заболевание такое.

– И очень пострадало лицо? – озабоченно спрашиваю я.

– Лицо? – смеется. – Вовсе не лицо, а на руке. Я мыла кости для собаки – уж такие достала вонючие, что мне их даже даром отдали, – мыла и поцарапалась. Теперь ни купаться, ни мыться не могу. От воды вздувается – просто ужас!