Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Спасибо, пап! Удачи тебе, товарищ командующий!!!
Петр Дмитриевич коротко рассмеялся над тем, как я его титуловал, хлопнул меня по плечу и быстрым шагом пошел к палатке. Я проводил его взглядом до самого входа – железный мужик, ни разу не оглянулся, видимо уже полностью переключившись в режим «работа».
Можно сколько угодно расписывать свои чувства, клясться в любви и верности, а в душе оставаться холодным и равнодушным подлецом, отменно уяснившим простые правила словесного обмана – посули, пообещай, наплети всякого, чтобы тебе поверили, – и получай дивиденды с легковерных лохов.
Ей-богу, глаза человечьи куда честней языка – они выражают именно то, что у тебя за душой. А когда ты расположен к человеку и он прекрасно знает об этом, к чему разговоры? Все и так ясно…
Вот как мне сейчас. Мне было отчетливо видно, что прадед немного стесняется своей любви к сыну, отчего бывает неуклюж и косноязычен, зато искренен. И мне оказалось очень приятно называть его папой – я словно вернулся во времени назад (хотя куда мне еще раз нырять в речку Хронос!) и ощущал Петра Дмитриевича своим настоящим отцом, тем, с которым в реальности я так и не посидел рядом.
Нет, тут ничего такого «психического» не происходило, я прекрасно понимал, что прадед – это прадед, но ощущение от этого не терялось, не умалялось нисколько. Я словно участвовал в добром розыгрыше подполковника, когда лишь он один не знал, что жизнь, видимая им, чуть-чуть фальшива. Мне так нравилось!
Да и разве я обманывал прадеда по полной? Нет же! Я ведь действительно его родственник, правнук. Душой. А телом – сын. Но душа млела…
Это ведь мое появление здесь спасло подполковника Петра Дмитриевича Глеймана. Ведь в той, «реальной», истории прадед сгинул без вести еще в июле, а юный дед с тяжелой контузией остался на оккупированной территории и стал инвалидом в 18 лет.
А тут оба живы-здоровы! Ну, за тело деда я личную ответственность несу, хотя и чуть не угробил его несколько раз. А вот как прадед выжил? Что из моих «подвигов» на это повлияло? Ведь по-настоящему героических поступков я не совершил, Гудериана до сих пор не прибил, промежуточный патрон не изобрел, командирскую башенку на «Т-34» не приклепал. Просто дрался с фашистами, уменьшая поголовье их вонючего стада на родной земле. Но вот как-то пересеклись мировые линии прадеда и мои, сплелись неким образом, и река Хронос чуть-чуть поменяла русло. На какую-то встречу Глейман чуть-чуть опоздал, куда-то, наоборот, пришел чуть раньше, где-то пуля или осколок, предназначенные ему, пролетели через пустое место, а не через теплую человеческую плоть…
А теперь прадед во главе мощнейшей танковой группировки нависает над тылами группы Клейста. И если задуманная штабом фронта операция удастся, то никакого окружения Киевского выступа – крупнейшей катастрофы 1941 года – просто не будет!
Проводив глазами Петра Дмитриевича, я привычно закинул на плечо «АВС» и пошагал по указанной тропе. Заряд бодрости еще не покинул меня, мною владела жажда деятельности – хотелось побыстрее провернуть массу дел, поскорее собрать все здешние силы в кулак и вырваться из душащего окружения.
Что меня удивило по пути на будущий аэродром – через ту самую природную аномалию, настоящий зеленый туннель, тек хоть и тонкий, но постоянный поток красноармейцев.
– Эй, Игорь, погоди! – послышался сзади меня очередной знакомый голос. – Я с тобой!
Меня догнал капитан Бабочкин и пошагал рядом со мной, изредка поглядывая на небо.
– Ясно сегодня, – сказал я, – как бы кто летучий не объявился. С крестами!
– Будет для них большой сюрприз! Ты лучше туда погляди! – ухмыльнулся капитан, кивая в сторону зенитчиков, засевших на возвышенности у дальней кромки большой серо-черной проплешины, на которую мы как раз вышли.
Орудия укрывали высокие кусты и масксети, поднятые на шестах. Больше всего было 37-мм зенитных автоматов «61-К», но выглядывали и стволы в 76 и в 85 миллиметров «3-К» и «52-К» – эти орудия отличались лишь наличием дульных тормозов на тех, что покрупнее калибром. А поодаль, на опушке, разместилась батарея трофейных «ахт-ахт».
Место им подобрали грамотно – и от авиации отбиться помогут 88-миллиметровые «Флаки», и от танков, если те форсируют местную речушку и пробьются через заграждения.
А на будущем взлетно-посадочном поле вовсю шла работа – сотни красноармейцев, вооружившись лопатами и топорами, очищали старую гарь от кустов и деревцев, срезали бугры и закапывали ямы.
– Фронт работ! – хмыкнул Бабочкин.
Тут нам навстречу выбежал запаренный командир, в котором я с трудом узнал старшего лейтенанта Кудрявцева – настолько он изменился. Нет, не внешне – а как-то внутренне. Раньше он излучал угрюмый пессимизм, сильно усугубленный попаданием в плен к полицаям и избиением. А сейчас старлей буквально фонтанировал каким-то детским оптимизмом.
– Капитан Бабочкин? – Старлей снял фуражку. – Как там наши, как Матросов?
– Все нормально, Боря! – пропыхтел капитан, тоже снимая фуражку и утирая рукавом пот. – Жить будем! Очень, знаешь, снова пожить захотелось, раз уж прямо сейчас помирать не надо!
– И Игорь с тобой… Вы чего хотели, товарищи? – Старлей улыбнулся разбитыми губами.
– Товарищ подполковник направил нас к вам! Сказал, что здесь мои товарищи… – ответил я.
– А-а… Да! Товарищи сержанты здесь! Большой и маленький. Вон там, на дальнем конце полосу выравнивают…
– Только двое? – удивился я. – А где еще один? Тот, который маленький, он… гм… чернявый?
– Чернявый! – снова улыбнулся Кудрявцев. – С усами! Михаил, а ты чего пришел? Кого ищешь?
– Тебя, Боря! – сказал Бабочкин. – Хочу помочь!
– У тебя же запястье сломано! – удивился Кудрявцев. – Куда тебе?
– Так я могу и левой помахать! – весело ответил Бабочкин. И вдруг добавил шепотом: – Ну хоть кирку мне дай! А то невмоготу сидеть в сторонке, когда почти весь личный состав, свободный от дежурств и караулов, здесь собрался!
– Понимаю тебя, Михаил… – кивнул Кудрявцев. – Я сам будто газировки в Парке Горького хлебнул – внутри пузырики шипят, хаотично перемещаются и лопаются! Вон шанцевый инструмент – и вперед! Посты ВНОС работают, если что, дадут знать. Так что давайте.
– Есть!
И мы дали! Я выбрал себе лопату и стал бороться с кочками.
Что сказать? Скоро я захэкался, как хохлы говорят, – трудно это, бугры срезать да в ямы откидывать. Особенно после …дцатой кочки. Спину ломит, руки отваливаются… Но тренировка хорошая.
Изнывая, я порой с завистью поглядывал на Бабочкина, который, кажется, орудовал киркой вообще без перерывов. Просто пер вперед, ритмично взмахивая инструментом и оставляя за собой полосу хорошо размягченных кочек. А мне уже через полчаса захотелось перекура. Понятно, что не в виде настоящего курения, от этой вредной привычки я избавился после переноса в прошлое, хотя в «той» жизни выкуривал по две-три пачки в день. А перекура в виде трудовой паузы. Страсть как мне приспичило рухнуть на землю в тенечке и поваляться минут… гм… пятнадцать! Кажется, что с предложением помочь я переборщил. У меня-то пузырьки газа внутри не лопаются! Я мог бы и подождать! Блядь, пот уже глаза заливает так, что шипит, а команды «шабаш!» не слышно… Так ведь можно и скопытиться прямо у всех на виду! Неудобно выйдет – сын их героического командира падает в обморок после получасовой работы лопатой!