– Что бы он ни сказал мне, это не имеет значения.

– Вы совершенно правы, – откликнулся отец Майкл. – Но то, что скажете ему вы, может иметь значение.

Была одна переменная величина, которую священник выпустил из этого уравнения: я ничего не должна была Шэю Борну. Как мучительно было каждый вечер смотреть репортажи по телевидению, слышать голоса приверженцев, собирающихся у тюрьмы со своими больными детьми и умирающими родственниками.

«Глупцы! – хотелось мне крикнуть им. – Не понимаете разве, что он надул вас, так же как меня? Не знаете разве, что он убил мою любовь и мою крошку?»

– Назовите хотя бы одного человека, которого убил Джон Уэйн Гейси, – потребовала я.

– Я не знаю, – ответил отец Майкл.

– А Джеффри Дамер?.. – (Он покачал головой.) – Но вы помните имена преступников?

Отец Майкл встал со стула и медленно подошел ко мне:

– Джун, люди могут меняться.

– Угу, – скривила я губы. – Вроде кроткого бездомного плотника, который превращается в психопата?

Или девочка-фея с серебристыми волосами, чья грудь в одно мгновение расцветает кровавым пионом. Или мать, превращающаяся в женщину, какой никогда не думала стать, – ожесточенную, опустошенную, сломленную.

Я понимала, почему этот священник хочет, чтобы я встретилась с Шэем Борном. Я помнила слова Иисуса: «Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте… Никому не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром…»[8]

Вот что я вам скажу: Иисус никогда не хоронил своего ребенка.

Я отвернулась, потому что не хотела, чтобы отец Майкл увидел мои слезы, но он обнял меня, подвел к стулу и протянул бумажную салфетку. Постепенно его голос, невнятное бормотание сложились в отдельные слова.

– Бесценная святая Фелисити, покровительница тех, кто претерпел смерть ребенка, прошу твоего заступничества. Пусть Господь поможет этой женщине обрести покой…

С неожиданной для себя силой я оттолкнула его.

– Вы не смеете! – произнесла я дрожащим голосом. – Не смейте молиться за меня, потому что если Бог сейчас слушает, то Он опоздал на одиннадцать лет.

Я подошла к холодильнику, единственным украшением которого была фотография Курта и Элизабет, прикрепленная магнитом, сделанным Клэр еще в детском саду. Я так часто прикасалась к снимку, что края обтрепались и цвета потускнели под моими пальцами.

– Когда это случилось, все говорили, что Курт и Элизабет обрели покой, что они попали в лучший мир. Но знаете что? Они никуда не попали. Их у меня отняли. Меня ограбили.

– Не вините за это Господа, Джун, – сказал отец Майкл. – Он не отнимал у вас мужа и дочь.

– Да, – уныло произнесла я, – это был Шэй Борн. – Я холодно взглянула на него. – А теперь прошу вас уйти.

Я проводила его до двери, поскольку не хотела, чтобы он говорил с Клэр. Она вся извертелась на диване, стараясь подсмотреть, что происходит, но, вероятно, по моей напряженной спине поняла, что лучше не высовываться.

На пороге отец Майкл задержался.

– Это может произойти, не когда мы хотим или как хотим, но в конечном счете Господь подведет баланс, – сказал он. – Вам не стоит добиваться мести.

Я пристально посмотрела на него:

– Это не месть. Это справедливость.

После ухода священника мне стало очень зябко и я никак не могла унять дрожь. Я надела свитер, потом еще один и закуталась в одеяло, но невозможно было согреть тело, превратившееся в камень.

Шэй Борн хочет пожертвовать Клэр свое сердце, чтобы она жила.

Какой я буду матерью, если позволю этому произойти?

И какой буду матерью, если отвергну его?

Отец Майкл сказал, что Шэй Борн хочет уравнять чаши весов: подарить жизнь одной моей дочери, потому что забрал жизнь другой. Но Клэр не заменит Элизабет. Мне нужны они обе. И все же вот оно, простейшее из уравнений: У тебя может быть одна дочь, а может не быть ни одной. Что выберешь?

Из нас двоих только я ненавидела Борна. Клэр никогда с ним не встречалась. Если я не приму его сердце, то мой выбор будет продиктован тем, что я считаю наилучшим для Клэр, или тем, что я сама в силах выдержать?

Я представила себе, как доктор Ву достает из изотермического контейнера сердце Борна. Вот оно, как сморщенный орех, черное как уголь. Добавьте каплю яда в чистейшую воду, и что произойдет с остальной водой?

Если я не приму сердце Борна, Клэр, скорее всего, умрет.

Если приму, то тем самым признаю, что могу каким-то образом примириться со смертью мужа и дочки. А я не могла – никогда.

Хороший человек может поступить дурно. Так сказал отец Майкл.

Это как принять неправильное решение из благих побуждений. Подпиши дочери отказ в жизни, потому что ей нельзя принять сердце убийцы.

Прости меня, Клэр, подумала я, и вдруг мне стало жарко. Слезы обжигали мои щеки.

Я не могла доверять неожиданному альтруистическому порыву Шэя, и, возможно, это означало, что он выиграл: я стала такой же ожесточенной и мерзкой, как он. Но это лишь убеждало в одном: у меня хватит мужества сказать ему в лицо, что именно может уравнять чаши весов. Не пожертвование сердца для Клэр, не предложение будущего, способного облегчить груз прошлого. Это было сознание того, что Шэй Борн очень желает чего-то, и на этот раз я стану тем человеком, который отнимет у него мечту.

Я в изумлении повесила трубку и вновь уставилась на телефон. Меня так и подмывало набрать *69, чтобы убедиться, что это не розыгрыш.

Что ж, может быть, чудеса действительно случаются.

Не успела я осмыслить эту новую ситуацию, как услышала приближающиеся к моему столу шаги. Из-за угла появился отец Майкл, и вид у него был такой, словно он только что прошел через преисподнюю Данте.

– Джун Нилон не хочет иметь никаких дел с Шэем.

– Интересно, – сказала я, – поскольку мне только что звонила Джун Нилон и сказала, что согласна на встречу в рамках реституционного правосудия.

Отец Майкл побледнел:

– Вам следует ей перезвонить. Это плохая идея.

– Вы же сами выдвинули ее.

– Это было до разговора с ней. Если она придет на эту встречу, то не затем, чтобы выслушать предложение Шэя. Просто она хочет досадить ему, перед тем как его прикончит штат.

– Вы действительно полагаете, что Шэй скажет ей менее неприятные слова, чем она ему?

– Не знаю… Я подумал, если они встретятся, то, может быть… – Священник опустился в кресло перед моим столом. – Не понимаю, что я делаю. Очевидно, не всегда возможно восполнить нанесенный урон.