К этому моменту заключенные на ярусе вовсю подслушивали нас. Некоторые из них – Джои Кунц, православный, и Поджи, баптист, – любили, когда я приходил к Шэю и читал Священное Писание. Другие даже просили меня остановиться около их камер и помолиться с ними.

– Заткни пасть, Борн! – выкрикнул Поджи. – Попадешь в преисподнюю, как только они воткнут иглу тебе в руку.

– Я не говорю, что прав, – повышая голос, произнес Шэй. – Я говорю, что, если вы правы, это не значит, что я ошибаюсь.

– Шэй, – сказал я, – перестань кричать, или меня попросят уйти.

Он приблизился ко мне, прижимая ладони к той стороне стальной ячеистой двери.

– А если не имеет значения, христианин ты, иудей, буддист, виккан или… трансценденталист? Если все пути ведут в одно и то же место?

– Религия объединяет людей, – сказал я.

– Ага, верно. Можно адресовать религии любую острую проблему в этой стране. Исследование стволовых клеток, война в Ираке, право умереть, однополые браки, аборты, эволюция, даже смертная казнь – где линия разлома? Эта ваша Библия… – Шэй передернул плечами. – Вы действительно считаете, Иисус обрадовался бы тому, что творится на свете?

Я подумал о террористах-смертниках, о радикалах, врывающихся в клиники планирования семьи. Я подумал о сводках новостей с Ближнего Востока.

– Полагаю, Господь ужаснулся бы некоторым вещам, совершаемым Его именем, – согласился я. – Наверное, есть такие места, в которых Его послание было искажено. Вот поэтому, я думаю, еще важнее распространять именно то послание, которое Он имел в виду.

Шэй отодвинулся от двери камеры:

– Посмотрите только на парня вроде Кэллоуэя…

– А пошел ты, Борн! – отозвался Рис. – Не хочу быть частью твоей речи. Не хочу даже, чтобы твой поганый рот произносил мое имя.

– …на придурка, поджегшего синагогу…

– Ты покойник, Борн, – процедил Рис. – Покойник.

– …или на охранника, который водит тебя в душ и не смеет посмотреть тебе в глаза, потому что, повернись его жизнь чуть по-другому, в наручниках мог оказаться он. Или на политиков, которые думают, что могут забрать кого-то неугодного им в обществе и заточить в тюрьму…

При этих словах другие заключенные разразились приветственными возгласами. Тексас и Поджи схватили обеденные подносы и принялись колотить ими в стальные двери своих камер.

– Что у вас происходит? – прозвучал в динамиках голос офицера.

Шэй как будто стоял на кафедре, проповедуя перед прихожанами, оторвавшись от привычного хода вещей и упиваясь своей ролью.

– А те – настоящие монстры, – которых даже не подпускают к своим женам и детям, – те, вроде меня, – от них избавляются. Потому что это проще, чем признаться, что между ними и мной мало разницы.

Раздался свист, приветственные крики. Шэй отступил назад, словно стоя на сцене, и согнулся в поклоне. Потом вышел на бис:

– Посмеюсь я над вами. Одной подкожной инъекции будет недостаточно. Расколите кусок дерева – и найдете меня. Поднимите камень – и найдете меня. Посмотрите в зеркало – и найдете меня. – Шэй в упор посмотрел на меня. – Если вы действительно хотите узнать, что превращает человека в убийцу, то спросите себя, что заставит вас это сделать.

Я сжал пальцами Библию, которую всегда приносил с собой к Шэю. Как оказалось, Шэй ни на что не сетует. И он не оторван от реальности.

Это я оторван от реальности. Потому что, как предполагал Шэй, мы не так уж сильно отличаемся, как мне хотелось бы думать. Мы оба были убийцами.

Единственное различие состояло в том, что смерть, которой я поспособствовал, была еще впереди.

На этой неделе, когда я приехала в «Хуцпу» к матери, она была так занята, что не смогла со мной пообщаться.

– Мэгги, – обратилась она ко мне, когда я появилась на пороге ее кабинета, – что ты здесь делаешь?

Это был тот же день, то же время, когда мы обычно встречались за обедом – тем самым обедом, на который я никогда не жаждала являться. Но сегодня я с нетерпением ждала момента, когда смогу расслабиться, пока мне будут делать маникюр. С тех пор как в мой офис влетел отец Майкл с разговорами о встрече между Шэем и Джун Нилон, я постоянно сомневалась в себе и своих намерениях. Пытаясь помочь Шэю стать донором сердца, я действую в его интересах или в собственных? Наверняка, если последним актом Шэя на земле станет самоотверженное пожертвование органа, это послужит во благо СМИ, освещающих кампанию против смертной казни… Но не будет ли аморальным пытаться законным образом ускорить казнь человека, даже если он об этом просит? После трех бессонных ночей я мечтала лишь закрыть глаза, погрузить руки в теплую воду, думая о чем-то другом, помимо Шэя Борна.

На моей матери была крошечная юбочка кремового цвета, словно снятая с Барби из модного кукольного магазина, волосы подобраны под шиньон.

– У меня встреча с инвестором, – сказала она. – Помнишь?

Я припомнила только ее невнятные слова о том, что они собираются пристраивать к «Хуцпе» еще одно крыло. И что есть одна очень богатая леди из Вудбери, штат Нью-Йорк, пожелавшая обсудить финансирование.

– Ты не говорила мне, что это будет сегодня, – парировала я, опустившись в кресло напротив ее стола.

– Ты сомнешь подушки, – забеспокоилась мама. – И я говорила тебе. Я позвонила тебе на работу, а ты печатала на компьютере, как делаешь всегда, когда я звоню. Наверное, думаешь, я не услышу. И я сказала тебе, что придется отложить обед до четверга, и ты сказала «да», и что ты очень занята, и что позвонишь мне на работу.

Я вспыхнула:

– Но я не печатаю, когда разговариваю с тобой по телефону!

Ладно, печатаю. Но это же моя мать. Она звонит по самым пустяковым поводам. Нормально, если она устроит ужин в честь Хануки в субботу, шестнадцатого декабря, и не важно, что сейчас март? Помню ли я имя библиотекарши из начальной школы, потому что маме кажется, она увидела ее в гастрономе? Другими словами, моя мать звонит по каким-то совершенно банальным поводам, не идущим ни в какое сравнение с составлением резюме по делу о спасении жизни приговоренного к смерти человека.

– Мэгги, я понимаю, что мои дела, возможно, не так важны, как твои, но мне обидно, что ты даже не слушаешь, когда я с тобой говорю. – Ее глаза наполнились слезами. – Не могу поверить, что ты пришла сюда, чтобы расстроить меня перед встречей с Алисией Голдман-Херш, – сказала она.

– Я пришла сюда не для того, чтобы расстроить тебя! Я пришла потому, что всегда прихожу сюда во второй вторник каждого месяца! Нельзя напускаться на меня из-за глупого телефонного разговора, который был у нас, наверное, полгода назад!

– Глупый телефонный разговор, – тихо произнесла моя мать. – Что ж, Мэгги, полезно узнать, каково твое мнение о наших отношениях.