Однажды Мерседес, прибежав от La Mariposa, просто ворвалась в «Бочку». В баре не было никого, за исключением Эмилио, который вытирал за стойкой чашки и блюдца. Теперь он почти все время работал в кафе. Родители отдыхали наверху. Антонио был в школе, проводил последний урок в семестре, Игнасио — на корриде в Севилье.

— Эмилио! — выдохнула она. — Ты должен взять выходной. Ты должен пойти со мной!

Мерседес подбежала к бару, и он заметил капельки пота на лбу у сестры. Должно быть, она бежала изо всех сил — ее грудь тяжело вздымалась. Длинные волосы, заплетенные в аккуратную косу, когда она ходила в школу, теперь растрепались и лежали на плечах.

— Прошу тебя!

— Зачем? — спросил он, продолжая вытирать блюдце.

— Сегодня juerga. Мария Родригес сейчас сказала мне, что будет играть сын Рауля Монтеро. Сегодня вечером. Нас пригласили — но ты же знаешь, что мне нельзя идти одной…

— Когда?

— Часов в десять. Эмилио, пожалуйста! Прошу тебя, пойдем со мной! — Мерседес вцепилась в стойку, широко распахнутые глаза с мольбой смотрели на брата.

— Ладно. Я спрошу у родителей.

— Спасибо, Эмилио. Хавьер Монтеро играет почти так же виртуозно, как и его отец.

Он видел, как взволнована сестра. Старуха сказала, что если Хавьер Монтеро унаследовал хотя бы сотую долю красоты своего отца или имеет хотя бы десятую долю таланта родителя, то на него стоит посмотреть.

Хавьера Монтеро нельзя было назвать чужаком — многие gitanos слышали о нем. Он приехал по приглашению из Малаги. Музыканты часто приезжали из других городов, но прибытия этого гитариста местное население ждало с нетерпением. Имена его отца и дяди называли среди величайших имен исполнителей фламенко, и в ту летнюю ночь 1935 года El Niño, Младший, — так его звали — должен был выступать в Гранаде.

Когда брат с сестрой вошли в комнату без окон, сидящий на сцене человек уже потихоньку наигрывал фальсету, вариацию, с которой он начал выступление. Публика могла видеть лишь его макушку и копну блестящих черных волос, полностью скрывавших лицо. Преданно склонившись над гитарой, он, казалось, прислушивался к звукам, как будто верил, что инструмент сам подсказывает ему мелодию. Кто-то неподалеку стал едва слышно отбивать такт на крышке стола.

Минут десять, пока комната наполнялась людьми, он даже не отрывал от гитары глаз. Потом он поднял голову и посмотрел вдаль, в одному ему видимую точку. На его лице читалась абсолютная сосредоточенность, зрачки его темных глаз лишь зафиксировали черты немногих людей, уже занявших свои места. Они сидели напротив света, поэтому лица оставались в тени, а силуэты были окружены ореолом.

Фигура молодого Монтеро находилась в луче света. Он выглядел моложе своих двадцати лет, а ямочка на подбородке придавала его лицу неожиданное выражение невинности. В нем было нечто почти женственное — в его густых гладких волосах и тонких чертах лица, нехарактерных для большинства цыган.

Увидев его, Мерседес прямо-таки остолбенела. Ей показалось, что он необычайно красив для мужчины, а когда его лицо опять скрылось за копной волос, она почувствовала, что потеряла что-то важное. Ей очень хотелось, чтобы он оторвал взгляд от гитары и она смогла продолжить изучать его лицо. Монтеро все время лениво перебирал струны, явно ожидая, когда соберется побольше зрителей, и не намереваясь начинать выступление, пока помещение не заполнится людьми до отказа.

Прошло более получаса, и он начал без предварительного сигнала.

Мерседес физически ощущала на себе воздействие его игры. В этот момент ей показалось, что сердце рвется из груди. В ушах громко отдавались мощные, как барабанная дробь, удары по струнам. Сидя на одном из низких неудобных стульев, на которых пришлось расположиться зрителям, Мерседес обняла себя руками, стараясь унять дрожь во всем теле. Еще никогда в жизни она не слышала, чтобы кто-то так играл на гитаре. Даже мужчины постарше, которые уже по полвека играли фламенко, не могли извлечь такие совершенные звуки.

Фламенко было неотделимо от гитары Хавьера, ритмы и мелодии, которые он из нее извлекал, пронзили публику, словно электрический ток. Аккорды и мелодии лились из гитары под аккомпанемент глухих ударов голпеадора[47]: казалось, он стучит третьей невидимой рукой. Все были поражены оригинальностью музыки и уверенностью исполнения. Воздух в комнате осязаемо накалился, по ней пронеслось негромкое «оле».

На лице Хавьера Монтеро заблестели бисеринки пота, он запрокинул голову, и зрители впервые увидели, как сосредоточенность исказила его лицо. По шее стекали ручейки пота. На несколько минут партию подхватил барабанщик, давая гитаристу отдохнуть. И снова Хавьер невидящим взором уставился поверх голов публики. Она ни секунды его не интересовала. С его места люди казались единой бесформенной массой.

Последовала еще одна мелодия, потом еще. Через двадцать минут после начала выступления он коротко кивнул головой, поднялся и стал пробираться сквозь аплодирующую толпу.

Мерседес почувствовала, как краем пиджака он коснулся ее лица, когда проходил мимо, уловила сладковато-горький запах. Девушку охватила паника. Ощущение было таким же сильным, как боль, сердце опять неистово забилось в груди. Внезапно любовь и печаль, которые она годами имитировала, копируя других танцовщиц фламенко, стали реальностью. До этого момента ее танец был лишь притворством.

Мука и отчаяние из-за того, что она больше никогда не увидит этого человека, чуть не заставили ее забыться и громко закричать: «Стой! Не уходи!» Разум и сдержанность уже были над ней не властны. Мерседес встала и выскользнула из помещения, оставив Эмилио обсуждать с другими зрителями то, свидетелями чего они только что явились.

Такая приподнятая атмосфера была не редкостью для подобных выступлений, но, даже несмотря на это, Монтеро был на голову выше самых лучших гитаристов. С этим никто не спорил, и легкая зависть к сопернику уступила место восхищению.

Оказавшись на свежем воздухе, Мерседес тут же растеряла свою решимость. Прямо за дверью в тени виднелась фигура гитариста. Ярко-красный огонек сигареты выдавал его присутствие.

Внезапно собственная смелость показалась Мерседес чуть ли не постыдной.

— Сеньор, — прошептала она.

Монтеро привык к такому успеху. Его мастерство исполнителя неизменно оказывало неизгладимое впечатление на кого-то из публики.

— Sí[48], — ответил он. Удивительно, но у него был довольно высокий голос.

Мерседес твердо решила действовать и, несмотря на обоснованный страх отказа, продолжила. Она, подобно канатоходцу, ступила на туго натянутую проволоку: нужно двигаться либо вперед, либо назад. Девушка уже зашла достаточно далеко, теперь настала очередь фраз, которые она прокручивала в голове.