— Ой, здравствуйте… — тихо ответила она. — Как доехали?

Она много раз слышала, как взрослые ведут подобные нейтральные беседы.

— Хорошо, спасибо, — ответил он.

Лишь теперь, словно для того, чтобы развеять неловкость момента, в комнату вошла Мария.

— А, Мерседес, — приветствовала она, — ты пришла. Что ж, посмотрим на этот танец? Кажется, ты произвела на Хавьера сильное впечатление, когда он приезжал в Гранаду.

Они повторили солеа и булериа, а потом Хавьер сыграл для Мерседес еще несколько мелодий. Шли часы, она танцевала почти без перерыва и наконец расслабилась. Они совершенно забыли о присутствии Марии Родригес. Время от времени она потихоньку хлопала в ладоши, подыгрывая дуэту, но не хотела их отвлекать.

В конце концов Хавьер остановился.

— Думаю, на сегодня достаточно, вы как? — спросила старуха.

Они оба молчали.

— Значит, следующая репетиция состоится на будущей неделе в это же время, и вы будете готовы вместе выступать. А пока, Мерседес, мы с тобой отработаем несколько вещей. Спасибо, Хавьер, — улыбнулась она ему, — увидимся на следующей неделе.

— Да… — промолвила Мерседес. — Увидимся на следующей неделе.

Она посмотрела на Хавьера, который прятал гитару в футляр. Их взгляды встретились, и, казалось, он заколебался. Вне всякого сомнения, он хотел что-то сказать, но передумал.

Секунду спустя он ушел. Через несколько минут, переобувшись, Мерседес тоже оказалась на мощеной улочке, но Хавьера уже и след простыл. Их встреча была такой интимной и такой холодной…

Желудок Мерседес заныл от тревоги и замешательства. Она не могла думать ни о ком, кроме Хавьера, считала не часы, а минуты до их встречи. Мерседес поведала свою сердечную тайну Паките.

— Разумеется, он даже не думает о тебе как о женщине, — сказала Пакита. — Он на пять лет старше! Он почти такой, как Игнасио!

— Знаешь, я не думаю о нем как о брате, — стояла на своем Мерседес.

— Просто будь осторожнее, Мерше. Тебе известно, какая у этих gitanos репутация…

— Ты его совсем не знаешь! — стала защищать Хавьера Мерседес.

— По правде сказать, ты тоже! Разве нет? — дразнила ее Пакита.

— Не знаю. Но я знаю, что чувствую, когда танцую с ним, — очень серьезно ответила она. — Кажется, что вся вселенная сосредоточилась в крошечном домике Марии. Все, что осталось снаружи, не имеет значения.

— А когда вы снова увидитесь?

— Он приедет через неделю. Я не могу спать. Не могу есть. Я не могу думать ни о чем другом. Кроме него, нет ничего.

— Он тебя поцеловал? — с любопытством спросила Пакита.

— Нет! — воскликнула Мерседес, даже оскорбившись. — Конечно, не целовал!

Они сидели во дворе у Пакиты. Обе несколько минут помолчали. Пакита не сомневалась в искренности подруги. Она никогда не слышала, чтобы та говорила с такой горячностью. Они обе много часов провели, слоняясь по городским площадям и перебрасываясь со своими сверстниками игривыми словечками и взглядами, но чувства, которые Мерседес испытывала к Хавьеру Монтеро, не имели ничего общего с детским увлечением.

Для Мерседес дни тянулись в томительном ожидании следующей репетиции. Конча заметила темные круги у дочери под глазами, ее апатию. Мать также беспокоилась из-за нетронутой еды на тарелке.

— В чем дело, querida mia[53]? — спрашивала мать. — Ты такая бледная!

— Ни в чем, мама, — отвечала дочь. — Пришлось допоздна делать уроки.

Такое объяснение удовлетворило Кончу. Ведь она сама неустанно ворчала, требуя, чтобы Мерседес серьезнее относилась к учебе.

Настал день второй репетиции. Когда Мерседес утром проснулась, ее едва не стошнило. В пять она отправилась к La Mariposa. Ее не ждали там раньше шести, но на этот раз она желала прийти первой.

Мерседес надела туфли и стала разминать кисти рук, вращая их вперед-назад, топать ногами, стараясь задать ритм: раз-два, раз-два, раз-два, раз-два-три, раз-два-три, раз-два…

Марии все еще не было. Мерседес встала, ее ноги вспомнили последовательность шагов. Она стала поворачиваться, а стальные набойки гулко стучали по половицам этого крошечного дома. Потолки были настолько низкими, что она едва не касалась их вытянутыми руками, а стены с трудом выносили вибрацию от шума, который она производила. Пока она кружилась в танце, ее воображение было занято играющим на гитаре Хавьером.

Хотя сама Мерседес не обращала внимания на производимый ею шум, он был хорошо слышен на улице. Несколько мгновений Хавьер стоял у окна и смотрел, как она танцует. Он видел только юную девушку, всецело погруженную в собственный мир, почти загипнотизированную ритмом своих движений. Он не мог лишь видеть своего образа, который стоял у Мерседес перед глазами.

В ее мечтах он сидел на низком стуле в этой комнате, чуть ли не раня пальцы о струны — с такой страстью играя на гитаре.

Вероятно, прошло минут пять-шесть, пока она танцевала свой личный, но впечатляющий танец. Хавьер остолбенел не только от тонких эмоций, которые она так открыто и откровенно демонстрировала, его заворожило отсутствие всяких комплексов, возможное, лишь когда человек танцует и знает, что его никто не видит. Еще его пленила смесь виртуозной техники и чего-то совершенно дикого. Когда она кружилась, кружилась и кружилась, то была похожа на марионетку. Хавьер знал, что такие четкие, мастерски отточенные шаги не могут быть простой импровизацией. Эта девушка была способна на многое. Его до глубины души тронул ее танец. Такой duende был настоящей редкостью. Хавьер почувствовал, что по нему как будто пробежал электрический ток.

За секунду до того, как Мерседес закончила свой танец, он ощутил, что кто-то похлопал его по плечу. Мария Родригес. Он понятия не имел, как долго она здесь стоит и успела ли заметить, что он подглядывает за Мерседес. Спрашивать он не стал, чувствуя себя немного не в своей тарелке.

— Позвольте, я вам помогу, — сказал он, забирая у нее корзинку с покупками, чтобы скрыть смущение. — Похоже, тяжелая.

— Спасибо, — поблагодарила старуха. — Не знаю, откуда у нее это неистовство. Оно идет изнутри. А потом она выплескивает его в танце. Сразу становится понятно, что эта девушка особенная.

Он кивнул. Ее замечания оказалось достаточно, чтобы Хавьер понял: Мария видела, как он наблюдает за ее протеже.

Когда Мария открыла дверь, Мерседес тяжело дышала после танца. От нее поднимался пар. Она робко улыбнулась, а Хавьер был совершенно растерян из-за того, что стал свидетелем откровенной демонстрации сексуальности.

Мерседес всю прошлую неделю постоянно думала об этом гитаристе, и ей казалось совершенно естественным, что он сюда вернулся и сел на низкий стул, чтобы настроить свою гитару. Как будто никто из них за эти семь дней так и не покидал эту комнату.