ты уверена, то я принимаю поздравления по части гуманизма, – ответил хорошо подготовленный Валька. – Не хотел тебе говорить, но ты отъехала, а я полюбопытствовал и постарался забыть навсегда. О том, что из поступивших в стационар девиц одна скончалась безымянной, а вторая сбежала из больницы. Теперь сообщаю. Через полгода после коллизий по больницам наркоманка Александра Примоленная, которая вроде сбежала, оформила официальный развод с Семеном Примоленным, но оставила фамилию бывшего мужа. Затем вскорости вышла замуж за некоего Александра Коваленкова, выписалась с прежнего места жительства и поселилась в общежитии института нефти и газа имени Губкина, город Москва. Как тебе?

– Ап! – сказала я в аппарат и долго осваивала информацию. – Валя, ты настоящий друг, молчал почти десять лет, чтобы не расстраивать меня попусту, спасибо.

– Всегда рад способствовать, – ответил польщенный Валька. – Ну и как, сходится?

– Более чем! – радостно обозначила я. – Теперь ясно, кто владеет камнем, спасибо.

– С этого момента подробнее, – предложил Валька.

– Ничего подобного, ни в каком разе, – отказалась я. – У нас складывается занятный романчик. Но брилльянт почти не виден, давай я приеду и тогда…

– Извини, крошка, я не согласен, – отозвался Валька. – Самому стало интересно, завязывай крутить динаму, не то последуют санкции.

– Можешь не пугать, – спросила я в угаре мазохизма. – Здесь уже постарались…

– А я-то, лох, гадал, что имеешь в виду под «женевской улыбкой», – сознался Валька. – Однако звучишь цивильно, нипочем не догадаешься.

– Теперь имеешь представление, – сухо сказала я. – А насчет звука я тренировалась, если тебе интересны подробности. Разговариваю с закрытым ртом и улыбаюсь зловещим образом, но скоро увидишь, если будешь настаивать.

– Однако, заметь, крошка, ты всю дорогу имеешь это поповское дело при отягощающей медицине, – заметил Валька не в бровь, а в глаз. – То в самом интересном положении, то в лихорадке и бреду, а теперь – сквозь зубы. Или я неточно выразился?

– Ну, как тебе сказать, – поразмыслила я. – Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, но ты ведь не захочешь?

– Это мы посмотрим, – посулил Валентин, и на этом беседа прервалась вместе со связью.

Часть вторая

В мутных стеклах иллюминатора

Проплывут золотые сады,

Солнце тропиков, пальмы экватора

Голубые полярные льды…

(А. Вертинский 2.0)

Глава четвертая

1

Герой чужого романа (первое литературное включение)

Всю сознательную жизнь, как себя помню, я боялся больше всего на свете прожить обыкновенную жизнь. С чего начались опасения, толком и не помню. Скорее всего навеяла квартира, даже можно сказать – жилплощадь. Вот она у нас поистине была необыкновенной, хотя для меня служила символом безнадеги и низкопробности. Из которых надо вырываться всеми силами, чтобы, не дай бог, там не застрять.

Отец так и сделал, скорее рано, чем поздно. А мать никогда ему не простила, что он бросил не только семью, но и Москву, почти самый центр, мыслимое ли дело? Считала отцовский поступок проявлением черной неблагодарности. Отец был родом из Сормова, это пригород бывшего города Горького, теперь Нижнего Новгорода.

Учился отец в Москве на инженерно-техническом, по специальности – турбины, на танцевальной веранде встретил мать, она снизошла до сельского паренька и прописала его у себя, родители неохотно позволили. Потом родился я, после дед с бабкой уехали в Новый Иерусалим и там померли один за другим, площадь на Остоженке осталась за нами. Но нет, все было не по нему, не по отцу то есть. Получил назначение в глушь, на какую-то станцию, там давали новенькую квартиру из трех комнат, он соблазнился, звал мать с собой. «Но что она, дура что ли, ехать из столицы в какую-то задницу? Так и уехал, только парень к нему на лето ездит, вот и вся выгода из тех трех комнат». Такие разговоры я слыхал чуть ли не каждый божий день, как попадались слушатели: новые ли старые, матери было без разницы, обида не остывала с годами.

Так вот о квартире, то есть о жилплощади, по милости которой я остался без отца, рос в неполноценной семье. Дом был старый, деревянный, хотя выходил фасадом на самоё Остоженку, на проезжую часть. Вообще, если смотреть издалека, из нашего времени, наш дом был похож на старый деревянный шкаф, типа славянского. Двери и лестницы облезли и гнусно поскрипывали, внутри всегда было темно и странно пахло, наверное, старой слежавшейся одеждой. Шкаф был в три этажа, мы жили на низком втором.

На площадке между этажами располагались удобства, проще сказать, туалет без раковины. Да, именно так. Не знаю, было ли ещё в Москве подобное, я никогда не встречал, редкие посетители изумлялись, те, кто в наших дворах не жил.

Но квартира была отдельная, бабка с дедом выгородились из помещения напротив, там была какая-никакая кухня. А у нас не было, плита и раковина стояли в закутке в коридоре. Зато комнат было две, дед поставил хитрую перегородку. В большой комнате со столом, диваном и гардеробом жила мать, кровать стояла за занавеской. А в комнатушке-коробочке жил я.

Окошко там было малюсенькое, всегда темно, зато помещение оклеено с пола до потолка причудливыми яркими обоями. Это мать в молодости придумала, когда привела отца жить, очень уж без того походило на чулан. Потом переклеивала теми же обоями, сгоряча накупила больше, чем требовалось.

Если смотреть со стороны, очень странной оказывалась квартира. Хотя вроде отдельная, но в моих глазах хуже любой коммуналки. И жизнь в ней проходила самого последнего разбора, и всегда было неудобно за квартиру, за дом и за образ жизни.

Мать в полосатом пальто рано утром уходила на работу (счетоводом в мелкой, никак не называемой конторе), ехала через город на Щипок с пересадками, возвращалась затемно, с сумками, усталая и злая, становилась к плите, швыряла кастрюли и посуду. Отходила только, когда садились за стол, обычно к чаю.

Я в детстве боялся слова Щипок, потом ненавидел, а под конец стеснялся.

Что-то в нем было необыкновенно противное, вроде из-за него у нас так всё шло. Но мать своей работой гордилась, не уставала повторять, что она чистая. Это вам не завод с турбинами.

Ну да ладно. Лучше расскажу о спортивном лагере, точнее, о спорте. Возникла такая идейка, что именно спорт вывезет меня из старой жизни. Идейка не своя, отцова приятеля, это когда я у него пребывал. Большой умник был между прочим, тоже инженер по фамилии Петушков. Знал все на свете