В своей палате я появлялась лишь под утро, когда начинало светать.

Неудивительно, что после ночей, проведенных столь бурно, на уроках я клевала носом, точно сонная муха.

Учителя довольно долго закрывали глаза на мою вялость и заторможенность, но терпение их постепенно сходило на нет. Мне стали делать замечания, теперь уже не только русичка, но и англичанка, и историк, да и многие другие преподаватели.

Дольше всех держался Герман Львович, но однажды взорвался и он.

Я не смогла решить предложенную им задачу повышенной трудности, которые обычно щелкала как орехи, – минувшей ночью у нас с Толиком произошел очередной конфликт, он пригрозил выгнать меня вон и больше никогда не пускать к себе. Мы помирились лишь под утро, но я так и не смогла уснуть, проплакав в подушку до самого подъема.

Герман Львович слушал чушь, которую я плела, пытаясь нащупать путь к решению проклятой задачи, и его узкое, длинное лицо с тонким, хрящеватым носом вытягивалось еще больше.

– Нет, никуда не годится, – произнес он наконец решительно. – Василиса, ты совсем перестала соображать. Куда ты катишься, позволь полюбопытствовать? Ведь у нас впереди олимпиада по алгебре, забыла?

Я отлично помнила про олимпиаду, но мне было не до нее! Я стояла перед математиком и тупо глядела в пол. Герман Львович немного смягчился.

– Ну что с тобой, Василиса? – проговорил он участливо. – Может быть, тебе нездоровится? Ты плохо себя чувствуешь?

– Да, плохо. – Я кивнула, схватившись за спасительную соломинку. Хоть бы все они оставили меня в покое со своими уроками, кружками, олимпиадами! Мне не нужны ни их грамоты, ни отличные оценки, ни похвалы – ничего.

– Что у тебя болит? – встревожился Герман Львович. – Надеюсь, не позвоночник?

– Голова.

– Надо срочно сказать Марине Ивановне.

– Я уже говорила, – соврала я, не моргнув глазом.

– А она? – поинтересовался математик.

– Сказала, что нужно меньше утомляться. Дополнительные занятия мне вредны. – Я выразительно поглядела на него.

Он расстроенно покачал головой:

– Что ж ты раньше молчала? Я не стал бы давать тебе трудные задания. Жаль, такая золотая голова, хочется дать ей достойную нагрузку. – Герман Львович вздохнул и похлопал меня по плечу. – Ладно, Василиса, ничего страшного. Отдыхай, лечись, олимпиада еще не скоро, только весной, в конце мая. До этого времени твои головные боли обязательно пройдут.

Он ободряюще улыбнулся и отошел от моей конторки к доске. В это время прозвенел звонок. Я как ни в чем не бывало начала собирать учебники и тетради и вдруг наткнулась на пристальный взгляд Влада.

Последнее время мы совсем отдалились друг от друга. Я все больше видела его в обществе Светки, они часто и подолгу беседовали о чем-то вполголоса, так, что слов было не разобрать. Положа руку на сердце, я и не пыталась сделать это – слишком занята была собственными проблемами.

Мы почти не разговаривали и не общались с того самого памятного дня в лагере, когда Влад из-за меня подрался с деревенскими.

– Ты чего? – спросила я, перестав собирать школьную сумку.

– Ничего, – ответил Влад, продолжая буравить меня глазами.

– На мне что, рога выросли? – сухо поинтересовалась я.

– Да нет, – без улыбки проговорил он, – просто гляжу, какая ты стала. Врешь и не краснеешь.

– Вру?! – возмутилась я. – Мне действительно плохо.

– Может быть, – спокойно согласился Влад. – Но глаза у тебя слипаются вовсе не из-за головной боли.

Моя рука, держащая пенал, дрогнула, на пол посыпались карандаши и ручки. Я не делала попытки поднять их, стояла, застыв на месте и глядя на Влада с ужасом.

Он нагнулся, подобрал рассыпанное между ножками парты содержимое моего пенала и протянул мне.

– Держи. Я все знаю. Тебя по ночам нет в палате.

– Светка? – со злостью догадалась я.

– Не только она. У меня и у самого глаза на месте.

– Ну и что ты станешь делать? – спросила я со спокойной обреченностью. – Нажалуешься Марине Ивановне?

Его лицо резко побледнело, так, что на носу проступили золотистые веснушки.

– За кого ты меня принимаешь?

Я неопределенно пожала плечами. Он немного помолчал, а затем проговорил чуть мягче:

– Делай как считаешь нужным, я никогда не стану на тебя доносить. Только… – Влад умолк, не договорив.

Внезапно я увидела, как он изменился – вытянулся, похудел, над верхней губой стал пробиваться легкий, едва заметный пушок. Голос его утратил детскую звонкость и чистоту, стал низким и глуховатым, как у всех подростков. Почему я до сих пор не замечала, что Влад тоже вырос, как и я сама? Может, слишком редко глядела в его сторону?

– Только – что? – переспросила я его.

Он неожиданно улыбнулся.

– Ничего. Я зря затеял этот разговор. Напрасно. Обидел тебя, кажется.

– Да нет, все нормально, – оттаяла я, – просто…

Мне хотелось объясниться с Владом, заставить его понять: то, что происходит со мной, – не блажь и не дурь, а нечто такое, над чем я не властна и чему полностью покорна. Но я не могла найти нужных слов.

Он сам пришел мне на помощь.

– Просто это любовь. Ты любишь этого… красавчика с третьего этажа. Верно?

Я кивнула, смахивая слезы с ресниц.

– Мне давно стало ясно, – негромко проговорил Влад. – Когда я первый раз увидел, как ты выходишь из его комнаты. Тогда ты была маленькая, а теперь стала взрослой, вольной поступать по своему усмотрению.

Мне стало неудержимо стыдно за свои опасения, что Влад заложит меня директрисе. Никогда он не сделает этого. Наоборот, в трудный момент всегда протянет руку помощи – как когда-то давно в «ручейке», как в лагере, когда он, не задумываясь, встал на мою защиту.

– Не плачь, – попросил Влад. – И не сочиняй больше, что Марина Ивановна осматривала тебя и велела не переутомляться. Это легко проверить, достаточно Герману подойти к директрисе и поговорить о тебе. Ясно?

– Да. – Я кивнула и тут же спохватилась: – А Светка? Она ничего не скажет?

– Нет. Это я беру на себя. – Тон у Влада был твердый и уверенный. Я сразу успокоилась и принялась запихивать пенал в сумку.

Влад несколько секунд наблюдал за моим занятием, затем помог мне застегнуть «молнию» и отошел. Через минуту я увидела его со Светкой – они весело смеялись, сидя в коридоре на широком подоконнике. Светка болтала ногами, то и дело кокетливым движением откидывая со лба черную челку.

У меня мелькнуло неприятное подозрение, но я тут же отмела его прочь. Мало ли о чем могут смеяться двое, когда им хорошо и интересно друг с другом?

21

Незаметно проскочил учебный год. К концу его я настолько втянулась в режим постоянного недосыпания, что мозги вновь