Ночью, когда луна озаряет своими бледными лучами этот остров, его пласты, лежащие один на другом, походят на чешуи огромного аллигатора. Эти опасные гады в изобилии водятся в мутных водах озера, и часто прибрежный камыш трещит под тяжестью их тел.

Печальный вид озера, мрачный, однообразный ландшафт, вечное молчание, царящее вокруг, — все это наводит страх на душу зрителя и вполне объясняет, почему индейские жрецы считали это место жилищем своих кровожадных богов; и так велика сила древних поверий, что и в наши дни озеро Остута и гора Монтапостиак внушают суеверный ужас невежественным окрестным жителям.

Будучи уверен, что здесь можно найти безопасное убежище, слуга дона Сильвы посоветовал остановиться на ночь в лесу на южном берегу озера. На некотором расстоянии от спавших господ, трое слуг коротали ночь в болтовне, ожидая возвращения четвертого слуги, который отправился отыскивать брод.

Сквозь деревья можно было видеть мрачный абрис заколдованной горы.

— Я слыхал, — говорил вполголоса один из слуг, — что еще недавно вода этого озера была удивительно светла и что она потемнела с тех пор, как озеро попало во власть дьявола.

— С какой стати, — подхватил другой, — Кастрильо выбрал это нечистое место для стоянки?

— Разумеется, потому, что бандиты Арройо не посмеют сюда сунуться! — заметил третий.

— Говорят, — начал опять первый слуга, который, по-видимому, больше других знал об этой местности, — что на вершине горы совершались кровавые жертвоприношения, и, чтобы скрыть их от глаз людей, индейский бог закутал ее в это облако.

Внезапный треск в лесу перепугал слуг; но этот страх продолжался недолго. Причиною шума оказался Кастрильо, возвращавшийся после своих поисков и, по-видимому, чем-то сильно взволнованный.

— Что ты видел? — спросили у него товарищи.

— Я дошел до гасиенды Сан-Карлос, — сказал он, — на берегах реки не видать больше огней; я подошел к гасиенде, и — странное дело! — окна почти не освещены, и на крыше мелькают словно блуждающие огни. Кроме того, я видел между деревьями белое привидение; тут у меня душа ушла в пятки, и я бросился бежать. Завтра, когда мы придем в гасиенду при дневном свете, я постараюсь объяснить себе, что все это значит!

Это сообщение, разумеется, еще усилило суеверный страх слуг. Кастрильо хотел было рассказать обо всем дону Сильве, но узнав, что господа уснули, подсел к товарищам.

Вскоре над лесом взошла полная, светлая луна и под ее лучами вся окрестность оживилась. В лесу стало светлее, и крутые склоны Монтапостиака заблестели слабым зеленоватым блеском. Поверхность озера побледнела; в камышах зашевелились какие-то низкие черные фигуры; в соседней чаще послышался глухой шум.

Ужас сковал слуг. Они прислушивались с бледными от страха лицами. Можно было подумать, что в камышах в самом деле раздаются неясные человеческие голоса. Но вскоре все смолкло, и каждый подумал, что он ошибся, приняв шум леса за человеческий голос.

— Желал бы я, — шепнул один из слуг, — чтобы эта ночь прошла поскорей, но она протянется еще по крайней мере часов пять.

— И по всему видно, — прибавил другой, — что эта ночь вряд ли пройдет без несчастья.

В эту минуту на озере снова послышался человеческий голос. Он пел какую-то странную песню. Это был непонятный язык, на котором триста лет назад индейские жрецы молились своим богам.

Все четверо перекрестились и с ужасом взглянули друг на друга.

— Может быть, это душа какой-нибудь жертвы индейских жрецов, которая не может успокоиться, — прошептал один едва слышным голосом.

Его товарищи могли только кивнуть головой в знак согласия. Вдруг Кастрильо схватил за руку сидевшего рядом с ним слугу и указал на человеческую фигуру, почти обнаженную, с медно-красной кожей. За ней показалась другая фигура, черная, как эбеновое дерево. Оба, казалось, что-то разыскивали в камышах, размахивая руками. Потом оцепеневшие зрители видели, как обе фигуры бросились в озеро, поплыли и растворились в отбрасываемой горой тени.

Наши читатели, конечно, уже узнали Косталя и Брута, поплывших к острову, который в незапамятные времена был посвящен Талоку, богу гор. Но куда же девался их спутник, дон Корнелио?

Хотя капитан знал о намерении обоих цветных и громко порицал их суеверие, но по своему добродушию не мог отказать Косталю, который просил его подождать их возвращения, так как посторонний зритель мог помешать заклинанию. Поэтому он остался в том же лесу, где остановился на ночь дон Сильва, в нескольких сотнях шагов от четырех слуг. Хотя он и обещал подождать на одной из прогалин внутри леса, но любопытство заставило его выйти на берег озера.

Его лошадь вместе с двумя остальными была привязана в камышах; из предосторожности он влез на дерево и оттуда увидел индейца и негра значительно раньше, чем слуги дона Сильвы. Он решил остаться на дереве, пока индеец и негр не вернутся с острова; затем, пока они будут одеваться, он успеет на свою прогалину и там подождет их, сделав вид, что и не уходил никуда.

Но время проходило, луна поднималась все выше, а ни Косталь, ни Брут не возвращались.

Отдаленные выстрелы придали другое направление мыслям капитана. Тщетно старался он объяснить себе причину пальбы, так как ему и в голову не могло прийти, что дон Рафаэль штурмует гасиенду.

Впрочем, он недолго ломал себе голову над причиной выстрелов; скоро ему неодолимо захотелось спать. Веки его отяжелели, глаза сомкнулись, но сон оказался некрепок, и какой-то смутный шум внезапно разбудил его. Он прислушался и уловил ясный звон колокола. Сначала он решил, что все еще грезит, однако звон повторился, и капитан ясно различил двенадцать ударов, как будто на какой-то колокольне пробили полночь.

Дон Корнелио невольно почувствовал беспокойство: ведь в окрестностях не было никакой колокольни! Звон явно слышался с середины озера, с заколдованной горы. Будто это был сигнал пробуждения индейских богов после трехсотлетнего сна.

Луна поднималась все выше и выше; лучи ее проникли в чащу камышей. Странный одинокий крик, который Корнелио уже несколько раз слышал сквозь сон, доносился снова и вскоре перешел в такой ужасный рев, какого он сроду не слыхивал. В подобную же ночь рычали над его головой ягуары, когда он висел в гамаке; но рычание ягуаров было куда слабее. Сейчас казалось, будто дикие звуки выходили из глотки какого-нибудь исполинского животного.

Не станем томить читателей: кошмарные звуки испускала пара обезьян-ревунов. Эти животные, населяющие леса Южной Америки, крайне редко забредают так далеко на север; поэтому их крик был совершенно не знаком дону Корнелио. Посредством особенного костяного барабана, соединенного с гортанью, ревуны могут издавать вопли, которые слышны на огромном расстоянии. Ревуны приходят в особенное беспокойство при перемене погоды и когда видят или чуют людей.

Капитан задрожал всем телом и, наверное, свалился бы с дерева, если бы его не поддержали ветви. Но не один он был испуган. Люди дона Сильвы, находившиеся на расстоянии двух ружейных выстрелов от капитана, с таким же ужасом считали двенадцать ударов. Их гораздо более храбрый господин тщетно старался объяснить себе, что такое происходит вокруг. Гертруда проснулась и испуганно вскрикнула, услышав обезьяний концерт.