– Надо бы дополнить композицию. Сделать ещё одну скульптуру: «Не получилось».

– Какую скульптуру?

– Лев сидит на груди Самсона.

– А почему «Не получилось»?

– Потому что если у Самсона не получилось, то у льва уж точно получится.

– Смотрите, есть такой святой Фотий. Даже есть его фотография. Вот что про него написано:

«Святой равноапостольный Кирилл, учитель словенский святитель Фотий, патриарх Константинопольский, жил в IX веке, происходил из семьи ревностных христиан. Святой Фотий получил блестящее образование и, состоя в родственных отношениях с императорским домом, занимал должность первого государственного секретаря в Сенате. Современники говорили о нём: «Сведениями почти во всех светских науках он столько отличался, что по праву мог считаться славою своего века и даже мог спорить с древними. Православная Церковь почитает святителя Фотия как ревностного защитника православного Востока от владычества пап».

– Но здесь ничего не сказано про то, что не надо работать.

– Может, это какой-нибудь не тот Фотий? – предположил почтальон Печкин.

– Есть ещё один Фотий – митрополит Киевский. Очень замечательная личность. Он, – сказал Сёмин, – очень многое сделал в смысле просвещения в России. И даже ещё один Фотий Васильев – старообрядец, бывший стрелец. И никто из них не говорит, что работать нельзя.

– В общем, так, – сказал почтальон Печкин, – пока я всё про этот праздник не узнаю, я 15 июля каждый год работать не буду.

– А я, пока про этот праздник всё не узнаю, – сказал Матроскин, – 15 июля каждый год работать буду.

Когда они уходили, профессор Сёмин сказал дяде Фёдору на ухо:

– Вот в таких ситуациях люди и проявляются.

И хотя Матроскин был не «люди», он проявился в лучшую сторону, чем Печкин.

Надо было, в конце концов, заканчивать поэму. И Шарик работал над ней и работал:

И он бежал, бежал,

Бежал…

Бежал, бежал, бежал, бежал…

Против бури, против ветра

Целых двадцать два кил-метра…

Здесь Шарик подумал, что «кил-метр» ненамного лучше «чел-века», но потом решил:

– Кто умный, тот поймёт. А бестолковым я читать поэму не стану.

Поэтому он продолжил:

Бежал, бежал, ещё бежал,

Но всё же вора задержал.

Вора́ он смело укусил,

И тот пощады запросил:

– Меня, эх, погубила страсть.

И больше я не буду красть.

Простите меня, простите.

На волю меня отпустите…

Скоро его поэма была практически готова. Он позвал дядю Фёдора и Матроскина и стал им читать шедевр:

Ночь, улица, фонарь, стройбаза…

Дружок взял след почти что сразу.

Тот след был от грузовика…

Он читал и читал. Дошёл до погони. Тут дядя Фёдор остановил его:

– Слушай, Шарик, что-то у тебя поэма бесконечная. Попробуй её сокращать.

– А как?

– А вот Дружок у тебя бежит десять раз. Пусть бежит один раз.

– Но там дорога длинная. Грузовик далеко уехал.

– Допустим, – говорит Матроскин. – А чего это ты всё украденное перечисляешь? Корзина там, картина, картонка и маленькая собачонка. Ты бы ещё носки перечислил, ботинки.

– Собачонки там не было, – спорит Шарик.

– Как не было? Была. Вот же у тебя написано: «Ах, нет у нас собачонки. Вот и пропадают дублёнки». Значит, собачонка была.

– Вообще-то она была. Но у них её не было. Поэтому вещи и пропали.

– Ладно, – согласился дядя Фёдор. – Читай дальше.

Шарик стал читать, пропуская целые куски:

Итак, он задержал вора́,

А у вора́ полно добра,

Буквально целая машина:

Диван, чемодан, пианино

И в довершение списка —

Большая собачная миска.

– Может, она всё-таки была собачья? – спросил дядя Фёдор.

– Она, конечно, была собачья, – согласился Шарик, недовольный тем, что его перебивают. – Но тогда нескладно получается. Слушайте. Дальше будет самое неожиданное:

Тут в пальто, но без штанов

Прилетает Иванов:

– Дружок, теперь я понял вдруг,

Что ты мой настоящий друг.

Вот тебе, Дружок, котлета.

Вот тебе, Дружок, конфета.

Вот тебе, Дружок,

Пирожок.

Он поцелул собаку в нос

И на руках домой понёс.

Но Дружок вдруг

Вырвался из рук.

– Вы, конечно, всех нежней,

Но я в милиции нужней.

Я здесь при помощи таланта

Дослужусь до лейтенанта. —

Вот какой он молодец!

Конец.

Слушатели молчали.

– Ну, что? – спросил Шарик.

– Я думаю так, – сказал дядя Фёдор. – Если слегка подработать, то может получиться что-то интересное.

– А сейчас разве неинтересное?

– Мне кажется – сыровато. Много вопросов возникает. Почему это Дружок заговорил по-милиционерски? Откуда взялся Иванов? Как это Дружок сумел догнать грузовик, особенно против ветра?

– Сыровато, – согласился Матроскин. – Пожалуй, даже мокровато. Подсушить надо.

– Тебя самого подсушить надо, – обиделся Шарик.

Поэты – люди ранимые, чуть что не так, обижаются на целую неделю. Вот и Шарик на целых два дня скрылся от народа на печке.

Пришлось его специальным пирогом с косточками выманивать:

– Вот, Шаричек, мы тебе пирог специальный приготовили. «Собачьи грёзы» называется. Там ни одного гриба нет, одни кости.

Лето катилось к закату. Пора было подводить итоги.

У коровы Мурки в колхозном стаде телёнок родился. Но почтальон Печкин согласно договорённости его конфисковал. Это была тёлочка.