Такие деревенские мысли – конкретный факт, и с ними придется считаться всякой политической партии, которая пойдет в деревню для политической работы»[1134].

Во внешнеполитическом курсе позиция Правительства оставалась неизменной. Весной в «повестку дня» встал вопрос об отношении к Генуэзской конференции, начавшей свою работу в апреле 1922 г. Для участия в ней в Италию был направлен в качестве единого представителя от всех советских республик (Армянской, Азербайджанской, Белорусской, Бухарской, Грузинской, Украинской и Хорезмской) и ДВР глава Народного комиссариата иностранных дел Н. Д. Чичерин. Главной целью советской делегации становилось заключение возможных экономических соглашений, что было принципиально важно в условиях начинавшегося периода НЭПа[1135].

Примечательно, что в свое время С. Д. Сазонов получил полномочия дипломатического представителя России на Версальской конференции от всех существовавших на момент начала 1919 г. российских белых правительств. Приамурское правительство не обладало должным международным «весом» и достаточно авторитетными дипломатическими представителями (с российскими посольствами в Европе и САСШ отношения не поддерживались после отмеченного выше участия приамурской делегации на Вашингтонской конференции). Считалось также, что поскольку «формат» Генуэзской конференции сугубо «европейский», то участие в ней нецелесообразно.

Тем не менее из Владивостока были сделаны официальные заявления. 4 апреля Народное Собрание приняло постановление, согласно которому: «Советское правительство не может быть представителем России и русского народа, ибо это правительство – есть правительство одной политической партии, возникшее не путем свободного волеизъявления народа русского, а путем захвата и поддерживающее свое существование при помощи террора и насилия; договоры, обязательства и соглашения, заключенные большевистским правительством от имени России, не могут быть обязательными для русского народа и будущего законного Всероссийского правительства, избранного всем русским народом через свободное выражение им своей воли; восстановление экономических сил России и, следовательно, сохранение мирового экономического равновесия невозможны при существовании правительства Советов, отсутствии в России демократического правопорядка, при котором представляется единственная возможность культурного общения стран и народов на основе международной солидарности и справедливости». Правда, при голосовании данного постановления от участия в нем воздержались представители Демократического Союза, крестьянская фракция и глашатай приморских кадетов Л. А. Кроль.

Аналогичное послание было отправлено и от С. Д. Меркулова, заявившего, «что никаких соглашений представителей государств, собравшихся на конференцию в Геную, с большевиками русский народ не признает и не будет признавать».

Не остался в стороне и находившийся в САСШ Окулич, 11 января 1922 г. заявивший от имени полномочного представителя Казачьих войск Востока России: «…На конференцию в Геную приглашаются представители Советского Правительства, представляющего незначительную коммунистическую партию, находящуюся в постоянной борьбе с русским народом… Представители Великих Наций готовы сесть за один стол с… участниками III Интернационала, подпольную работу которого ощущают не только в Европе, но в Китае, в Индии, в Америке… В желании продлить свою агонию Ленин, Троцкий и компания идут на уступки, охотно готовы согласиться на поставленные требования Англии и Франции, чтобы их затем не исполнять… Не может быть иного отношения к каким-либо заключенным и имеющим быть заключенными соглашениям с Советским Правительством, как отрицательного, и таковые соглашения не будут признаваться обязательными для русского народа и будущего его законного Правительства»[1136].

Среди представителей русской эмиграции события в Приморье по-прежнему пользовались интересом. Причем оценки действий Приамурского правительства колебались. Бывший российский премьер П. В. Вологодский, будучи в Харбине, отмечал в дневнике важность восстановления Белого дела, начиная с российских «окраин», и весьма оптимистично представлял перспективы объединения белого Приморья с антибольшевистским повстанчеством (запись от 28 декабря 1921 г.):

«Я плохо верю в то, чтобы теперь была возможна какая-либо интервенция, да и обременительная эта история для России. Мне скорее представляется, что Россия восстановится путем частичных свержений коммунистических властей на окраинах. В этом отношении замечательна история Приморского правительства. Я так мало верил в государственные способности людей, ставших во главе этого правительства, так мало у них было военной силы и финансово-экономических средств, а вот подите, что с ним делается. Территория его расширяется, пал без боя Хабаровск, по-видимому близок к падению Благовещенск, ибо оттуда уже девеэровцы начинают эвакуироваться, войска их разлагаются и даже прямо переходят на сторону приморцев… Настроение забайкальских казаков и крестьян антибольшевистское, и, если у приморцев хватит сил продвигаться по мере очищения территории большевиками, то район Забайкалья не трудно будет включить в сферу влияния Приморского правительства»[1137].

Более скептически оценивали «меркуловцев» в Европе. Н. В. Савич фиксировал в своем дневнике доклады, с которыми выступали приезжавшие из Владивостока. Накануне нового, 1922-го года в Париже, в Парламентском Комитете выступал бывший член III Государственной Думы, бывший товарищ министра продовольствия и снабжения в период Уфимской Директории Н. А. Мельников. По его оценке, «С. Меркулов – умный и осторожный деятель, который сперва сделал переворот в пользу белых во Владивостоке с помощью Семенова, а затем не пустил последнего в Приморье, зная, что имя Семенова одиозно у крестьян. Он долгое время вел очень осторожную политику, имея в виду ненадежность поддержки японцев и нежелание воевать у местного населения. Армия там есть, 13–14 тысяч, но безоружная, и, если ее вооружить, правительству не на что ее содержать. Правительство держится пока только тем, что распродает остатки запасов, завезенных во Владивосток при царском режиме. Бумажные деньги там не в ходу, а налогов никто не платит. К борьбе потому правительство с Читой прибегать не хочет, нет для нее средств. Но оно ведет агитацию среди населения Амурской области и Забайкалья, и можно надеяться, что, если оно еще продержится, оно вызовет восстание в этих областях, которое сметет большевистскую власть».

Как и в Харбине, парижские эмигранты надеялись на успех хабаровского похода, однако отмечали крайне слабую материальную подготовку белоповстанцев и отсутствие перспектив на развитие наступления в Забайкалье. Только в начале марта в Париже были получены весьма неточные сведения о его неудачном окончании: «Белые войска в Хабаровске разложились…, и, в конце концов, под влиянием разложения войска разошлись и потянулись к Владивостоку. Красные, в числе 500 человек, за ними следовали до расстояния около 200–300 верст от Владивостока, где получили известие, что дальнейшее продвижение противоречит намерениям японцев и потому остановились… Меркулов потребовал от Народного Собрания новых налогов на формирование армии, тогда народно-крестьянская партия его свергла и потребовала отчета в израсходовании золотого запаса. Никаких других известий с Дальнего Востока нет».