Выборы делегатов I Всесоюзного съезда народных депутатов прошли в марте 1989 г., съезд собрался летом. На съезде уже была некоммунистическая политическая сила – Межрегиональная группа, в которую еще входили члены партии, но которая уже в канун съезда напечатала свой собственный проект регламента работы съезда (политбюро предложило свой проект позже). Съезд был апогеем Перестройки – величественным театральным действом, торжеством либеральной демократии в рамках коммунистического режима, с которым в конечном итоге эта демократия оказалась абсолютно несовместимой.

Горбачев мог выбирать – возвращаться назад, к «командно-административной системе», или искать новых радикальных решений. Он выбрал второе, но под натиском событий потерял политическую инициативу.

Коренной поворот в перестроечных процессах произошел между выборами в Верховный Совет СССР весной 1989 г. и выборами в Верховные Советы союзных республик весной 1990 г. Общественные движения радикализировались на глазах, дела в социалистической экономике шли все хуже, и можно было ожидать, что в парламентах национальных республик, избранных при таких обстоятельствах, позиции КПСС будут значительно слабее.

Процессы, которые проходили на периферии империи и особенно в национальных республиках, не просто сменили интенсивность, а приобрели новое качество.

Первый серьезный симптом обострения национальной проблемы – политический кризис в Казахстане в декабре 1986 года. Горбачев снял с должности руководителя республики Кунаева и заменил его русским Колбиным, что вызвало в Алма-Ата массовые беспорядки, разгоны демонстраций и первые жертвы Перестройки. По своему характеру это было, можно сказать, протестное проявление трибалистского сознания, соединенное с сопротивлением консервативных национальных коммунистов московским перестроечным инициативам. Команда Кунаева была, вероятно, инициатором акций протеста, но существенным был факт готовности достаточно большого числа людей, в том числе молодых, пойти на демонстрацию солидарности со «своей» компартийной верхушкой, исходя из национальных мотивов. С точки зрения национал-патриотического понимания Перестройки следовало бы оценить эти проявления национальной солидарности как уровень самосознания выше, чем, скажем, национальное самосознание и мотивация протестного поведения в Украине. В действительности это сравнение показывает, что деление социального мира на «своих» и «чужих» на национальной основе поначалу было самой примитивной формой реакции на политические изменения. Участники выступлений мало интересовались демократизацией или экономикой, их занимала национальная принадлежность руководителей. Из событий в Казахстане политбюро сделало только тот вывод, что опираться нужно на национальные кадры.

Демонстрация в Литве. Декабрь 1989 года

Разница между сопротивлением казахов назначению русского губернатора и сопротивлением Балтии была кардинальной: Литва, Латвия и Эстония подчиняли национальное движение демократизации по-западнически, пытались прорваться в Европу, вернувшись к довоенному статусу независимых государств. Национальное движение в этих странах было нацелено на европеизацию режима и потому совмещало правые и левые (национально-коммунистические, которые быстро эволюционировали к социал-демократии) элементы в единых народных фронтах. Наиболее показательной в этом отношении была Литва, национально более однородная; в Латвии дело усложняла огромная Рига, больше русская, чем латвийская, в Эстонии – Таллинн и преимущественно русская промышленная восточная часть страны. Сопротивление русскому коммунизму в Балтии имело широкий политический спектр – от примитивного национализма до либеральной и социалистической демократии. В перестроечном процессе в СССР прибалтийские республики играли ведущую роль и сильно влияли на характер национального самосознания в других регионах. Правые элементы в конечном итоге оказались сильнее везде, но в Литве благодаря тому, что местная компартия под руководством Бразаускаса в большинстве своем поддержала национальное движение и приняла лозунги независимости, левые силы не были разгромлены и вышли из кризиса преобразованными, деятельными и способными к политической конкуренции с правыми. Это обеспечивало равновесие в обществе и демократизм процессов.

Другие национальные регионы демонстрируют промежуточные модели. Трибалистская вражда прорывается в Центральной Азии кровавыми конфликтами, как, например, между узбеками и киргизами в Ошской области или местным населением и ссыльными – турками-месхетинцами. На Закавказье процессы либерализации коммунистической власти были усложнены запущенными национальными болезнями, первой из которых был Нагорный Карабах. Это – тяжелое наследство еще ленинских времен, следствие заигрывания российских коммунистов с Кемалем Ататюрком, по требованию которого этнически армянская территория Карабаха отошла к Азербайджану. В Карабахе отдельные конфликты всегда приобретали этническую интерпретацию и порождали трение между азербайджанцами и армянами, а с началом Перестройки родилось движение за присоединение Карабаха к Армении, страсти вокруг которого затмили проблемы либерализации режима в регионе. В пору, когда Горбачев мог все, можно было полностью спокойно решить проблему, передав Карабах Армении, как когда-то Хрущев передал Украине Крым. Однако, когда началось обострение, Горбачев вполне правильно убеждал членов карабахского комитета Сильву Капутикян и Зория Балаяна, что переход Карабаха к Армении может вызывать непредсказуемые последствия – в Азербайджане обитало полмиллиона армян, которые могли стать жертвами агрессивной толпы. Так и вышло в Сумгаите 27–28 февраля 1988 г., когда, по официальным данным, зверски были убиты азербайджанскими погромщиками 32 человека, в т. ч. 26 армян. Введение прямого московского правления в Карабахе ничего не разрешило. На авансцену вышли криминальные элементы, армяне ответили этнической чисткой, Азербайджан переполнился беженцами, среди которых агрессия находила все большую поддержку, все закончилось страшными армянскими погромами в Баку 13–15 января 1990 г. и в дальнейшем – войной. СССР с ослабленной государственной властью и экономической стагнацией находился накануне социального Чернобыля.

Ключевым элементом всей конструкции СССР была Украина. Выход ее из Союза разрушал Великое Государство. Если бы Перестройка приобрела в Украине такой же характер, как в Балтии и, в частности, в Литве, украинская провинция советской империи могла политически возглавить перестроечные процессы в СССР. Очевидно, что такой поворот событий перехватил бы инициативу из рук Москвы и полностью поменял бы всю модель государственности. Поэтому Горбачев не спешил распространять Перестройку на Украину и менять Щербицкого, невзирая на то, что тот принадлежал к днепропетровскому клану Брежнева.

Баку утром 20 января 1990 года

Владимир Васильевич Щербицкий отметил 70-летие в 1988 г., в следующем году подал в отставку и еще через год умер. Он был, по-видимому, самым сильным из коммунистических руководителей Украины за всю ее историю. Практически вся его жизнь с молодости прошла в партийной работе, и он, человек сильных страстей, привык держать себя в узде и окружению не позволял послаблений в работе и быту. Щербицкий требовал от аппарата открытости и солидарности, но делалось это в такой нервной манере, что результат был противоположным. Ярких личностей в его окружении было немного. Украина была среди наименее коррумпированных республик Союза. Так же дисциплинированно держал себя Щербицкий как руководитель нацкомпартии. Вообще говоря, он умел и рисковать, занимая принципиальную позицию, что чуть ли не стоило ему карьеры (он выступил против самой дикой инициативы Хрущева – деления партии на промышленную и сельскохозяйственную). Если бы Щербицкий нашел свою собственную позицию после Чернобыльской катастрофы, он мог бы стать харизматичным национальным лидером. Однако ни общего видения проблем социализма, ни понимания масштаба трагедии, ни способности на решительный шаг дисциплинированному коммунисту Щербицкому не хватило.