Мне, – 18 июня пишет М. Рипеллино в итальянской газете «Эспрессо», – довелось прочесть машинописную рукопись размером свыше 900 страниц Аркадия Белинкова. Это – эссе о падении русской интеллигенции после революции, нечто вроде реквиема, сконцентрированного на личности и творчестве Юрия Олеши Неумолимая фреска, посвященная поколению, которое, говоря словами Якобсона, потеряло своих поэтов, сага истории литературы о страданиях, и отказах, и унижениях, и компромиссах, и мученичестве русских писателей при коммунизме… (цит. по: Знамя. 2000. № 2).

Вчера у Шауры с 3 до 6.30. Выяснилось из разных показаний, что на первом после съезда Секретариате возник вопрос о солженицынском письме и перепалка.

Салынский: Зачем же мы будем его отдавать врагам.

Грибачев: А он и есть враг, зачем он нам.

«Диверсия» Солж[еницы]на, конечно, острее всего, что случалось до сих пор (Пастернак, Синявский), но вряд ли, несмотря на мировой шум печати и радио, у нас дело пойдет по линии общемосковских митингов и т[ому] п[одобное].

М[ежду] пр[очим], я сказал, что есть два варианта решения вопроса:

1) Посадить Солж[еницы]на, а заодно и меня, как крестного отца его.

2) Немедленно напечатать отрывок из «Ракового корпуса» в «Л[итературной] Г[азете]» со сноской: печатается полностью в «Н[овом] М[ире]».

Шауро: Раньше я сам был за печатание «Р[акового] корпуса» (!?!), а теперь – не знаю.

Единственный его вопрос: как вы относитесь к поступку Солж[еницы]на?

– Я бы так не поступил (250 экз[емпляров] письма к делегатам съезда), но бросить в него камень не могу. Он доведен до отчаяния, терять ему нечего. Объявить человека власовцем и не давать ему возможности возразить, представить документы и т[ому] п[одобное]. Он был поставлен в условия вне закона. Хотим мы этого или не хотим, но речь идет об огромном таланте, по отношению к которому «мы» вели себя преступно (А. Твардовский. Новомирский дневник. 1967–1970. С. 38–39).

они были мало сказать растеряны в этот день – они были нокаутированы: не встречей, а до неё, радиобомбёжкой. И самое неприятное в их состоянии было то, что, кажется, в этот раз им самим предложили выходить из положения (ЦК уклонился, письмо – не к нему!) – а вот этого они не умеют, за всю жизнь они ни одного вопроса никогда не решали сами. И пользуясь коснением их серости, всегда медлительный Твардовский завладел инициативой.

Марков и Воронков наперебой благодарили меня – за что же? За то, что я к ним пришел!

В этот день впервые в жизни я ощутил то, что раньше понимал только со стороны: что значит проявить силу. И как хорошо они понимают этот язык! Только этот язык! Один этот язык – от самого дня своего рождения! (А. Солженицын. С. 185).

Я – живой человек, из мяса, а не марионетка, которую дергают за ниточку.

Зачем компрометировать советского поэта в глазах тысяч любителей советской поэзии? Зачем заставлять ждать выступления, которого не будет? И вообще, зачем подогревать ажиотаж вокруг моего приезда-неприезда, и это в такой ответственный момент истории!

Дело не во мне, дело в судьбах советской литературы, в ее чести, в ее мировом престиже. До каких пор мы сами себя будем обливать помоями? До каких пор подобные методы будут продолжаться в Союзе писателей?

Мне стыдно, что состою в одном союзе с такими людьми (А. Вознесенский. На виртуальном ветру. С. 267–268).

недружелюбный, нетоварищеский, построенный на предвзятости подход А. Вознесенского к деятельности Союза писателей в области международных писательских связей, а также ни на чем не основанный оскорбительный тон письма по адресу Союза писателей и его Правления (Там же. С. 269).

появление Лена Карпинского и его соавтора Федора Бурлацкого со статьей «На пути к премьере» ошеломило. Решали не мы. Решал главный редактор Борис Дмитриевич Панкин. И весть о решении уже дошла: печатать, несмотря на то что «Правда», где работали оба публициста, тянула, хитрила, а потом и вовсе отказалась это сделать. Веяли ветры оттепели, они врывались и в непроветриваемые помещения, но не во все.

Статья «На пути к премьере» внятно настаивала на отмене чиновной цензуры в театре, читай, партийной цензуры. Это было неслыханно. Все знали, что за неимением другой самая главная общественная трибуна – театр Эфроса, Ефремова, Любимова. Наравне с «Новым миром» Твардовского. Отпустить их на волю? Все читали между строк. Все владели эзоповым языком (Дружба народов. 2010. № 3).

Наша статья вышла в свет, – вспоминает Ф. Бурлацкий, – а на следующий день908 в той же «Комсомолке» появился большой разгромный материал, где главная молодежная газета страны прилюдно извинялась, что недоглядела, не поняла, допустила непростительную ошибку, опубликовав статью Бурлацкого и Карпинского. «Комсомолка» клялась в любви и преданности родной партии.