неощутимом для смертных состоянии — так что все его ответные удары придутся на них.

… я не доставлю ему это удовольствие …

— И кто же тогда богатства для вас выжимать будет? — пожалел Первый, что не может отключить свое сознание, как сделал это с мирами.

— По правде говоря, я не думаю, что эти удары будут смертельными — это все же твое создание, — склонил Второй голову в издевательской похвале. — Но смертные их запомнят. И даже если нет — мы поможем им открыть глаза. Мысль о том, что этот мир им чужд, уже внедрена в их сознание. Мы разовьем ее — приучим их к тому, что он им враждебен, омерзителен, годен лишь для потрошения. Чем больше они будут пытаться подавить его, тем сильнее он будет бить в ответ, и со временем им станет отвратительно малейшее его проявление даже в их собственной природе. Они возненавидят и его, и себя как его элемент — и будут готовы … нет, этого недостаточно … рады покончить с собой, лишь бы покончить с ним. Согласись, это будет красивый — и показательный — конец: твое бесноватое творение падет от рук своих взбесившихся обитателей.

У Первого закончились все мантры. Не произнеся больше ни слова — ни вслух, ни мысленно — он снова развернулся и вышел из той черной, ненасытной, готовой поглотить все живое, дыры, в которую превратилась башня Творца.

Снаружи он сразу, не скрываясь, инвертировался и мстительно усмехнулся, услышав мгновенный щелчок двери у себя за спиной. Отлично — пусть теперь на каждом шагу оглядываются!

— Я вышел, скоро буду, — вызвав миры, сообщил он им, и отправился в свою башню.

На полпути, однако, он остановился. Он ни секунды не сомневался, что Второй только что изложил ему свой истинный план расправы с его миром — или даже, скорее всего, всего лишь часть его — в полной уверенности, что Первый уже бессилен помешать ему. Сейчас он действительно ничего не мог сделать — сам мир лишил его этой возможности — но он мог хотя бы предупредить его.

Подлетев к прозрачной оболочке мира, он на мгновение прикоснулся к ней рукой.

— Это я. Не возражаешь? — добавил он с подчеркнутой вежливостью.

Оболочка отшатнулась от него и вжалась внутрь, словно замахиваясь для удара.

— Я к тебе не лезу, — торопливо продолжил Первый, — я тут кое-что разузнал.

Оболочка замерла, пошла рябью, затуманилась, снова посветлела — и вернулась в прежнее положение.

Первый пересказал миру излияния Второго, особо подчеркнув, что это может быть только верхушка айсберга, под которой может скрываться любая — даже самая невообразимая — подлость и низость.

— Более того, — мрачно заметил Первый, заново переживая ту последнюю, с помощью которой Второй выдавил из него секрет инвертации, — сейчас эти провокаторы уже могут орудовать в невидимости. Пожалуйста, убеди Лилиту, чтобы она умерила свои аппетиты — не дайте им лишний повод обвинить тебя в агрессии против твоих обитателей. Или пусть она ограничиться хотя бы теми первыми, которых тебе подсунули — они уже неизлечимы.

Оболочка чуть расширилась и снова опала, как будто мир вздохнул. И опять это можно было толковать, как угодно — то ли как согласие с тем, что его любимицу нужно усмирить, то ли как признание, что это невозможно.

— А вот на недавних пришельцев ты можешь полностью положиться, — еще раз заверил его Первый. — Они об этой подлости не понаслышке знают — они с ней сражались. Так же, как и их лидеры. Которым они полностью доверяют. Может, пустишь их? Со своими повидаться и организовать их — тебе в помощь.

Оболочка снова затуманилась, затем по ней прошла одно-единственная волна — сверху вниз, как кивок.

— Мог бы и меня с ними пустить, — проворчал Первый одновременно и с облегчением, и с острой обидой. — Я тоже, между прочим, с ними рядом сражался.

Оболочка не затуманилась — потемнела. В ее глубине замерцали молнии. Медленно приближающиеся к ее поверхности. И все, как одна, нацеленные прямо ему в лицо.

— Ладно, я понял! — выставил им навстречу руку Первый. — Все никак не можешь забыть, что я за другие миры сражался, а не за тебя? Так я же тебе который раз твержу, что готов в любой момент рядом с тобой стать!

На темной поверхности оболочки показалась фигура. Отдаленно напоминающая его. Только гротескно искаженная — стоящая на коленях со смиренно склоненной головой. Часть оболочки, на которой появилась фигура, протуберанцем выстрелила в сторону, словно отбрасывая ее от себя.

— Ты прав, — сухо бросил Первый, уязвленный до глубины души, — проигравших никто не жалует. Извини, что побеспокоил.

Не успел он отвернуться, как на том же месте показалась другая фигура. Тоже искаженная, но в преувеличенно торжественном виде — с гордо поднятой головой и вскинутым над ней мечом. Часть оболочки с этой фигурой начала медленно втягиваться внутрь, словно та входила туда церемониальным шагом.

— Да ну? — прищурился Первый. — Значит, мне будет позволено вернуться только с полной победой? И тебя не волнует, где и как я ее раздобуду? А ты пока поставишь в стороне — понаблюдаешь, достаточно ли славы будет к твоему порогу принесено?

Фигура на поверхности оболочки исчезла. Вместо нее оттуда вырвался еще один протуберанец, резко толкнувший Первого прямо в лоб.

— Чтобы тебя правильно понимали, — буркнул он, потирая место довольно внушительного тычка, — объяснять нормально нужно.

Мир не заставил его просить себя дважды. Явив ему новую фигуру. Сидящую на земле со скрещенными ногами, упертыми в них локтями и охватившими голову руками. Вдруг фигура выпрямилась, вскинув руки и просияв лицом — словно на нее озарение нашло.

— Ты хочешь сказать, — озадаченно нахмурился Первый, — что впустишь меня, если я придумаю, как их победить?

Оболочка посветлела до полной прозрачности — за которой Первый ясно увидел далекие очертания своей планеты.

— Ты издеваешься?! — вскипев, Первый стукнул кулаком по оболочке. — Как я могу это сделать? Ты мне свои ловушки строил только там, где я физически находился! Как я могу найти способ противодействовать этим провокаторам, если не знаю, не вижу, что они делают? Если не могу даже изредка появляться рядом с ними! Их ты, между прочим, пускаешь!

Оболочка замерла, как будто окаменела. Потом в ней возникла трещина, словно ее раскололи чем-то острым. Трещина стала расширяться — рывками, явно сопротивляясь — и по обе ее стороны на оболочке стали проступать крупные капли. Которые быстро краснели.

— Извини, я не подумал! — спохватившись, тихо сказал Первый. — Я совсем не хотел сказать, что ты сдался. Я знаю,