труды, любил, когда он наполнялся людьми и когда был пуст. Верил всегда, что храм тоже живет своей жизнью, ощущал эту жизнь и даже представить не мог, что в данном согласии может что-то нарушиться. Нет, не случится, Господь не попустит.

Снова подошел к Семистрельной, еще раз прочитал молитву, а после написал ее на листочке для Павлы и положил листочек на полочку, на видное место, чтобы не позабыть.

* * *

Вспомнился этот день, рассказ Павлы про ее сны вспомнился, и вся предыдущая жизнь явилась отцу Никодиму, как одна картинка, но сразу же и отошла в сторону, зачеркнутая черным днем, налетевшим, как внезапный вихрь. Сидел отец Никодим на полу в своем родном храме со связанными руками, смотрел на любимую им Семистрельную, безмолвно молился и не мог до конца поверить в произошедшее.

А произошло все быстро и страшно.

Рухнул прежний порядок, как подпиленное дерево с разлапистой кроной, и, падая, с хрустом переломал все, что возможно. В июне прибыл в Успенское конный отряд колчаковских милиционеров — забирать парней в армию. Но забирать было некого, потому что отсиживались парни в бору, в потаенных охотничьих избушках, а родители их упорно стояли на своем — знать не знаем, куда делись. Тогда милиционеры поставили на площади перед церковью две широкие лавки и стали валить по очереди на эти лавки почтенных отцов семейств, сдернув с них штаны. Свистели плетки, высекая на голых телах полосы, кричали люди, а лавки после порки стояли, будто их покрасили — в красное.

Покраснели и мужики в Успенском. За одну ночь сбились в отряд, достали ружья, а кое-кто и винтовки, спрятанные до поры в надежных местах, если же ни того, ни другого не имелось, сгодились вилы и литовки.

Дождались милиционеров у дальнего колка, который прижимался к озерку, и только четверым удалось вырваться — кони у них были скорые, не догнали. Оружие мужики забрали, а убитых милиционеров спустили в озерко — пускай рыба кормится.

Такое своевольство с рук им, конечно, не сошло. Через две недели пришли по Оби два парохода, и на берег высадился карательный отряд полковника Абзалова при четырех горных орудиях. В первом же бою отряд разбил партизан из села Зорино, в самом селе запалил избы и двинулся на Успенское. Но здесь, на подступах, замешкался. Командиром на общем сходе мужики выкрикнули Игната Бавыкина, а тот как-никак вернулся с фронта с густой завесой крестов на груди и в чине унтер-офицера. Успели по его приказу, пока карательный отряд в Зорино стоял, окопы вырыть на околице по всем правилам военной науки, дорогу деревьями завалили, чтобы конница сходу не проскочила, и первую атаку отбили. Радовались, но недолго. За ночь каратели притащили с пароходов орудия, а в полдень ударили по селу и первый снаряд, прогнув воздух тяжелым шелестом, лопнул грохотом в переулке, выбросив желтое пламя и разметав в стороны старый заплот. Дальше стрелять начали точнее — по окопам. Тогда Игнат схватил единственный пулемет, доставшийся от милиционеров, и покатил его к церкви, приказав, чтобы Левка, младший его брат, и Селиван Карманов, крепкий, смышленый парень, бежали следом. Только заскочили они в церковь, как дорогу им заступил отец Никодим:

— Одумайтесь — грех! С ружьями — в храм!

— Прости, батюшка, скороговоркой повинился Игнат и, отвернувшись, добавил: — Там вон, на поскотине, столько нагрешили, на телегу не погрузить. Пусти, отец Никодим, люди гибнут!

— Не пущу! Не дам храм осквернять! Не для этого он поставлен, не братьев убивать! Ухватил Левку за рубаху, пытаясь задержать, тот дернулся, и рубаха с треском разъехалась.

Игнат, не оборачиваясь, с грохотом покатил пулемет к лестнице, которая вела на колокольню. Крикнул:

— Кончай волынку! Свяжите его — и подальше в угол! Живее! Наверх подымайтесь!

Левка облапил отца Никодима, а Селиван, сдернув с себя опояску, крепко замотал ему руки. Отвели батюшку в дальний угол, усадили прямо на пол, стараясь на него не глядеть, и кинулись бегом к лестнице.

С колокольни, ярко освещенной полуденным солнцем, хорошо виделась поскотина, изрытая окопами, а дальше, за ней, на пригорке, два орудия, солдаты, суетившиеся возле них и офицер с биноклем.

— Помогайте! Шевелись, чего, как вареные! — прикрикнул Игнат.

Парни подскочили и пулемет подняли на край колокольни. Игнат заправил ленту, приник к прицелу, вглядываясь в пригорок, и даже четко различил, что в руках у офицера поблескивает бинокль. Первая же короткая очередь отбросила офицера к орудийному колесу, слетевшая фуражка встала на ребро и далеко откатилась от головы хозяина.

До вечера держали партизаны оборону, не давая карателям ворваться в село, но патроны кончались, а единственный пулемет скоро оказался бесполезным — последняя лента была пуста. Игнат спустился с колокольни, сам развязал руки отцу Никодиму и пошел, ничего не говоря, прочь. Парни тащили следом за ним пулемет, и колесики глухо стучали о порог и на ступенях крыльца.

Вечерняя заря рассекала небо большущей кипящей полосой, на землю ложились розовые отблески, окрашивая черные воронки, истоптанную траву и порушенные заплоты в нежный цвет. А еще эти отблески ложились на убитых, которых никто даже не пытался убрать, — не до мертвых было живым. Игнат Бавыкин, понимая, что за ночь подтащат каратели с пароходов еще два орудия и начнут просто-напросто расстреливать Успенское, принял решение уходить на Старое болото. Иного решения, как ни ломай голову, не имелось. Посреди болота был сухой остров, а вела к этому острову узкая тропа, по которой можно лишь на телеге проехать, да и то с опаской — зазеваешься, и телега махом в трясине утонет. Оно и к лучшему, проще будет перекрыть эту тропу, чтобы не допустить карателей к острову.

В наступивших сумерках, не подавая голосов, первыми тронулись бабы и ребятишки, сидевшие на телегах со скарбом, собранным впопыхах, а уж следом за ними, скрытно отползая от окопов, уходили мужики.

Видно, сильно притомились за день подчиненные полковника Абзалова и прозевали, а может, и проспали, одним словом, прохлопали и не заметили, как партизаны ушли от них прямо из-под носа. По этой причине полковник был сильно зол, а еще потому, что погиб, срезанный пулеметной очередью, поручик Семенов, опытный артиллерист, и теперь расчеты горных орудий остались без командира. Злость Абзалова выплеснулась на отца Никодима, которого он приказал доставить в избу Игната Бавыкина, где теперь располагался штаб.

— Что же вы, отец, нехристям помогаете? Пулемет на колокольню поставили, поручика моего на тот свет отправили… А? — Абзалов не поздоровался, не предложил сесть, и отец Никодим