Патриарх Фотий справедливо говорил, что только латынь способна пристойно передать глубину гнусностей, коими изобиловала история папства, и тех преступлений, в которых наместники святого Петра лично или косвенно были замешаны. К примеру, всем известны проделки диакона Губерта, брата Тауберги — жены французского короля Лотаря. Диакон не без ведома папы превратил один из женских монастырей в лупанар[79]и имел огромные доходы с этого позорного промысла. Помимо всего прочего, он обвинялся в преступной связи с королевой — своей сестрой. Но доказать ничего не могли до тех пор, пока не застигли их на месте преступления. Осудить эту связь должен был сам папа.

Король Лотарь со своей стороны, опасаясь, как бы его неверная супруга не восстановила против него святого отца, поспешил направить своих послов в Рим, чтобы они предупредили Николая Первого, на какие каверзы способна распутная королева. Но первосвященник уже попал под влияние Тауберги, которая сама поехала к папе, чтобы обжаловать обвинение, выдвинутое против неё епископами. Под её влияние попали равно и все прелаты римского двора: они ни о чём другом и не мечтали, как быть соблазнёнными такой красоткой...

Короче говоря, совет объявил королеву невиновной и, грозя отлучением, обязал Лотаря вернуть к себе жену. Епископы короля были возмущены до глубины души. Вот некоторые выдержки из послания их к святому отцу Николаю Первому, скреплённого подписью архиепископа Готье:

«Первосвященник, ты оскорбил нас, как и наших собратьев, ты оскорбил все людские права, нарушил уставы церкви... Твой совет состоит из таких же продажных, разнузданных и бесчестных священников и монахов, как и ты сам... Как алчный вор, ты захватил все церковные сокровища... ты душитель христиан... Трусливый тиран, ты носишь имя раба рабов и прибегаешь к предательству, используешь золото и сталь, чтобы быть господином господ... Ты осмеливаешься называть нас нечестивыми! Но как же ты назовёшь клир, который курит фимиам твоему могуществу, воспевает твою власть? Как ты назовёшь своих медноголовых священников, этих исчадий ада, у которых сердца из металла, а чресла из грязи Содома и Гоморры? Эти служители созданы, чтобы пресмыкаться перед тобой. Гордец, они подобны, тебе, они вполне достойны Рима, этого ужасного Вавилона, который ты называешь вечным и непогрешимым святым городом. Да, эта когорта священников, осквернённых прелюбодеяниями, кровосмесительством, насилиями, отравлениями и убийствами, достойна того, чтобы изображать твою проклятую свиту, ибо Рим — логово пороков, обиталище демонов и твоё, папа, ибо имя тебе — сатана!»

Только один из высших иерархов византийской церкви «патриарх в заточении» Игнатий находился после смерти Николая Первого в искренней печали: в островной монастырской церкви он усердно отслужил заупокойную литургию, поминая усопшего добрыми словами. Да иначе и быть не могло, ибо на совете в Риме в 863 году папа объявил Фотия низложенным, а Игнатия — истинным патриархом, хотя никаких изменений в реальном положении ни того, ни другого не произошло, а конфликтная ситуация между Римом и Византией обострилась ещё спором о том, в чьё ведение должна быть отдана только что крещёная Болгария.

В то время Риму удалось более прочно укорениться в Болгарии, чем Константинополю, и поэтому словесные протесты выпали на долю Фотия. Он обратился к другим восточным первосвященникам с письмом, в котором приглашал их на Собор в Константинополь для суда над папой. Главная беда, оказывается, не в том, что Рим присваивает доходы от болгарской епархии, а в том, что он сеет среди новохристиан вероисповедные и культовые ереси, в частности распространяет Символ веры с дополнительным словом filioque’ («и сына»), которого там раньше не было и которого не должно быть. Именно данное слово придаёт тексту тот смысл, что Дух Святой исходит не только от Бога Отца, но и от Бога Сына, а это уже ересь! Римские священники учат болгар поститься в субботу, есть молоко и сыр во все дни Великого поста, кроме последней недели его, и другим возмутительным деяниям, увлекающим болгарских христиан в бездну нечестия. Исходя из этого нужно было осудить и предать анафеме папу Николая Первого и всех, кто его поддерживает[80].

К тому же в руки Фотия попала копия письма папы римского болгарскому царю Борису, в котором говорилось:

«Вы сообщаете мне, что крестили своих подданных вопреки их согласию, вследствие чего возник мятеж, угрожавший вашей жизни. Хвала вам, ибо вы поддержали ваш авторитет, приказав убить заблудших овец, отказавшихся войти в овчарню; вы ничуть не согрешили, проявив столь священную жестокость; напротив, хвала вам, ибо вы уничтожили врагов, не пожелавших войти в лоно апостольской церкви, тем самым вы открыли царство небесное народам, подвластным вам. Да не убоится царь совершать убийства, если они могут держать его подданных в повиновении или подчинить их вере христианской! Бог вознаградит его за грехи в этом мире и в жизни вечной!»

— Какой человек не содрогнётся при чтении сих слов! Быть может, кто-нибудь усомнится в их достоверности?.. К тому же разве мысли, высказанные здесь, — исключение?! Увы, всё так и есть... Жестоко и мерзко! — так высказался по поводу этого письма папы Николая Первого патриарх Фотий.

В глубоком трауре по смерти папы находились и монахи Студийского монастыря. Протасикрит Аристоген — начальник императорской канцелярии и тайный «игнатианин» — также помолился за светлую душу Николая Первого в дворцовой церкви святой Ирины, сделав это тихо и наедине задавшись некоторыми вопросами: «А что даст нам, игнатианам, восшествие на папский престол Адриана Второго?.. Проявит ли его святейшество к нам благоволение, какое проявлял Николай Первый? Или новый папа предпочтёт нам Фотия и его прихвостней? Таких, как Константин-философ и его брат Мефодий... С просветительскими делами они всё ещё рыщут по просторам Великоморавии. Знаем мы эти дела просветительские!.. Так только говорится... А у каждого свои интересы. Братья солунские рыщут и рыщут... И ведь живы!.. Никто из местных язычников или людей Людовика Немецкого, а также епископа Зальцбургского до сих пор не порешил их... Увёртливы псы!»

А «псов» весть о кончине Николая Первого застала в Велеграде, где они вместе со Славомиром, ставшим самым усердным их учеником, освящали соборный храм Святой Троицы. Константин, стоявший сейчас у аналоя рядом с Леонтием, шепнул ему:

— Помнишь наше пребывание в Фуллах недалеко от крымского Херсонеса, где мы освящали церковь тоже Святой Троицы?

— Помню, отче... А ещё я помню, как чуть не убили тебя в этих Фуллах, у языческого Священного дуба. Задал ты мне хлопот тогда!

— Не распаляй себя... Успокойся. Слушай, как ладно звучат молитвы на языке славянском!.. Господи Христе Боже наш, исполнилась воля твоя!.. Господи!.. А каков глас у Славомира, Леонтий?!