— Можете ли вы сообщить суду, — сказал прокурор, — какие служебные обязанности вы исполняли ночью четвертого апреля сего года?

Констебль Берд откашлялся. Я решил, что он нервничает, и, хотя был уверен, что он сейчас вывалит кучу лжи, понимал, что человек в форме обычно вызывает доверие.

— Меня вызвали расследовать проникновение в табачную лавку, — сказал он. — Когда я направлялся туда, я заметил «седан», шедший на большой скорости по главной дороге по направлению к школе. Когда он поравнялся со мной, я с удивлением заметил, что ведет его обвиняемый. Это была его машина. Я часто видел ее. Я посмотрел на часы. Было два часа сорок минут.

Он произнес все это на одном дыхании. Он явно выучил свою речь наизусть и боялся запнуться. Когда он закончил, его щеки словно обвисли еще больше. По-моему, он ждал аплодисментов.

— Вопросов больше нет, — сказал прокурор.

И тут же встал Саймон.

— Констебль Берд, — сказал он, — вы утверждаете, что ночью четвертого апреля видели машину, ехавшую на большой скорости к дороге.

— Да, сэр, — ответил Берд.

— Вы сказали, что было два часа сорок минут.

И снова:

— Да, сэр. — Отвечая односложно, Берд чувствовал себя увереннее.

— Вы говорите, вас вызвали расследовать проникновение в табачную лавку.

— Да, сэр. — Берд был все еще доволен собой.

— Однако в полицейском участке нет записей о подобном инциденте в это время, — сказал Саймон. — Мы также провели расследование. Ни единого упоминания. Как вы это объясните, констебль Берд?

Констебль растерялся.

— Должно быть, забыли записать, — промямлил он.

— Не думаю, что забыли. Просто нечего было записывать. Не было никакого проникновения, вот и нет никаких свидетельств. Вы действительно были в ту ночь на дежурстве, но обходили участок на другом конце деревни, вдали от главной дороги. И я предполагаю, что вы вообще не видели машину и уж тем более обвиняемого на водительском сиденье. Вопросов больше нет, — быстро сказал Саймон. И махнул рукой, давая понять, что показания констебля Берда — чепуха.

Я видел, что Саймон неплохо справляется, и лучик надежды служил мне поддержкой. Но он угас, как только я увидел следующего свидетеля, чье появление в суде меня потрясло. Энтони Эллис, учитель математики из моей прежней школы в Хаммерсмите. Я запомнил его не как преподавателя — преподавателем он был довольно средним, но разве мог я забыть его в учительском туалете в тот позорный день? Я уже писал об этом постыдном инциденте и не намерен описывать его еще раз. Но мне пришлось выслушать Эллиса, изложившего, не без удовольствия, историю моего обмана. Он был красноречив, использовал выражения «непристойно выставил напоказ» и «наглая демонстрация». Из публики доносился презрительный гул, и я понял, что обречен. Мне уже виделись шокирующие заголовки утренних газет. Я не осмеливался взглянуть на Эллиса, поэтому не знаю, смотрел ли он на меня. Но я подозреваю, что он взирал на меня победно. Эллис некогда очень хотел стать директором школы в Хаммерсмите, и он блистательно мне отомстил.

В какой-то момент Саймон встал выразить протест.

— Ваша честь, — сказал он, — я полагаю, что данная история никак не связана с нынешним разбирательством. Мой подопечный обвиняется в убийстве. Рассказ свидетеля не имеет к этому никакого отношения. Он совершенно несущественен.

— Ваша честь, — прервал его прокурор, — я лишь хочу установить тот факт, что обвиняемый старался на публике продемонстрировать, что он не обрезан и что он не еврей. И это имеет непосредственное отношение к доказательствам.

— Продолжайте — сказал судья, и Саймону пришлось сесть.

Но, к счастью, этого свидетеля он допрашивать не стал, и я обрадовался, что эту тему второй раз обсуждать не будут. Однако Эллис сказал правду, и, кроме моих показаний, это были, пожалуй, единственные слова правды за все слушанье.

Следующим свидетелем обвинения был Смит с кафедры географии.

— Расскажите, пожалуйста, суду о вашей первой встрече с обвиняемым, — обратился к нему прокурор.

Я об этой встрече успел позабыть, а теперь с ужасом вспомнил. Вот она, расплата за ошибки.

— Это было на ужине в школе, — сказал Смит, — еще до того, как обвиняемого назначили директором. Мы сидели в библиотеке, речь зашла о том, какое у кого было детство. Он сказал, что вырос в деревне, в Кенте. Он рассказывал о сельской церкви, о том, что в ней венчались его родители. И добавил, что его самого в этой церкви крестили.

— А как вы рассматриваете эту беседу в свете того, что мы знаем сейчас? — задал наводящий вопрос прокурор.

— Я считаю, что нас нарочно вводили в заблуждение, — сказал Смит возмущенно.

Прокурор, держа долгую паузу, стал медленно вращаться на месте. Описав круг, он снова обратился к Смиту:

— А теперь расскажите, что происходило в школе утром четвертого апреля.

— Я узнал, что Джордж Тилбери исчез, когда сэр Альфред объявил об этом сотрудникам и ученикам старших классов. Он организовал поиски. Мне показалось странным, что он не сообщил в полицию немедленно. Когда я сказал ему об этом, он ответил, что не хочет вмешивать в дело полицию до того, как поговорит с родителями Джорджа. Он надеялся, что Джордж найдется раньше, чем поднимется паника.

— И как вы расценили это промедление? — спросил прокурор.

— В свете открывшихся подробностей, — сказал Смит, — я предполагаю, что сэру нужно было время, чтобы спрятать тело, поэтому он и не сообщал в полицию.

— Благодарю вас, — сказал прокурор. И обратился к Саймону: — Свидетель ваш.

— Мистер Смит, вы утверждаете, — начал Саймон, — что обвиняемый не торопился вызывать полицию, потому что хотел выиграть время и успеть спрятать тело.

— Именно так, сэр.

— Вы говорите, что это ваше мнение. Просто ваше мнение. Позвольте вам напомнить, мистер Смит, что свидетельская трибуна — не то место, где вы можете выражать свое мнение. Здесь излагают факты. Вопросов больше нет.

Я видел, что Саймон ведет опрос свидетелей слишком осторожно и неубедительно, хотя и хорохорится, и, в свете мнений Смита вкупе с показаниями Эллиса, мои и так жалкие надежды на оправдательный приговор рушились. Показания следующего свидетеля нисколько их не укрепили.

Лицо его было мне знакомо, кажется, по детству, а когда он назвал свое имя и род занятий, я тут же его вспомнил. Это был некий мистер Клерк, алтарник Кентерберийского собора, он жил с сестрой в нашей деревне. Их там не особенно любили. Они были чванливы и держались особняком. Никто никогда не бывал у них в доме, но ходили слухи, что там настоящий музей, у них целая коллекция, только никто точно не знал, коллекция чего. Еще поговаривали, что они не брат и сестра.

Я нисколько не был рад его увидеть. Он принял присягу, затем уставился на меня. Я отвел взгляд — боялся его показаний. Он сообщил суду, что вечером третьего апреля, около девяти часов, он шел по полю за нашим домом и заметил, что в саду вырыта яма.