Вспомнил одну историю, наверное, самую поучительную для меня. Это был 1989 год, город Калининград. Лето, на стадионе идет концерт, посвященный Дню рыбака. На стадионе, как мне казалось, был просто невыносимый звук, с эффектом запаздывания. Сказанная тобой фраза долетала до тебя секунд через пять. Ты уже говорил следующую, а до тебя только-только докатывалась предыдущая. А я тогда был начинающим артистом эстрады и участвовал практически в первом сборном концерте, в общем, мне это давалось крайне непросто, и мое выступление получилось каким-то смазанным. А концерт завершал Иосиф Давыдович. И это стало для меня настоящим потрясением. Кобзон, как всегда, вышел на сцену со своим аккомпаниатором Евсюковым и минут сорок своего отделения отработал так, как будто никаких проблем со звуком вовсе и не было. То есть никак нельзя было догадаться о том, что эти проблемы все-таки были. Для меня это был очень важный и очень полезный урок. Нечего на звук пенять, коли мастерства не хватает…

Я не знаю, каким приемом Иосиф Давыдович справлялся с этой ситуацией, потому что, думаю, петь при таком отвратительном звуке еще хуже, чем говорить. А он спел так, как будто бы и близко не было такой проблемы. И еще один факт. Во время выступления начался страшный ливень — как из ведра. Кто-то метнулся за зонтиком для Кобзона, но он жестом остановил этого человека. И отработал в своем концертном смокинге, промокнув до нитки. Но зонтика так и не взял. На меня, начинающего артиста, все это произвело мощнейшее впечатление!

Кобзон воздействовал на чиновников феноменально: все хотели перед ним отчитаться

Меня поражало еще и то, как воспринимали Иосифа Давыдовича власти предержащие. Причем я наблюдал это в разные эпохи: и в 1980-е, и в 1990-е, и уже в 2000-е. Если происходило высокое собрание большого генералитета, с самыми крупными звездами на погонах, то появление Иосифа Давыдовича и его тост или речь воспринимались так, как будто выступает генералиссимус или как минимум маршал Советского Союза. Это удивительное свойство его личности. Даже прожженные чиновники, которые привыкли вершить чужие судьбы и всех окружающих воспринимать как вассалов, в том числе и развлекающе-обслуживающий персонал, если речь идет о нашем брате-артисте, преклонялись перед его авторитетом.

Кобзон воздействовал на них каким-то феноменальным образом — у них втягивались начальственные животы, совершенно менялась интонация, и вообще было ощущение, что даже появлялась холуйская потребность докладывать Кобзону о каких-то своих успехах или планах. Это на меня производило совершенно фантастическое впечатление — такая сила личности, магнетизм и практически беспрекословный авторитет! Этого нельзя объяснить какими-то рациональными причинами, мол, народный артист Советского Союза. Я видел проявления восторга, трепетного отношения и к другим известным личностям. Но то, как это было с Кобзоном, выходит за рамки самого восторженного, самого трепетного отношения к популярнейшему человеку. Было такое ощущение, что и военные, и правоохранители, и крупные чиновники — все воспринимали Иосифа Давыдовича как личного, большого, чуть ли не главного руководителя. Конечно, такой авторитет можно было завоевать только десятилетиями такой биографии, как у него, такими поступками, какие совершал он, таким несгибаемым жизненным стержнем. Это невозможно объяснить только популярностью и славой. Это нечто большее, находящееся за гранью обычного понимания.

…Еще могу рассказать, как в 1990-е на гастролях произошла забавная история. В гримерке Иосиф Давыдович рассказывал большому количеству артистов разных жанров какой-то очень мужской анекдот. А потом, по ходу концерта, когда Кобзон был уже на сцене, то в паузе между песнями, пока звучали аплодисменты, он кланялся и умудрялся повернуться в кулисы, где стояли мы, прочие участники концерта, чтобы изобразить очень эффектный жест из того самого анекдота. Это было невероятно! Я не помню ни содержания анекдота, ни самого жеста, но помню удивление и восторженный хохот всех нас, стоявших за кулисами. Посреди исполнения лирических песен, романсов Иосиф Давыдович вдруг поймал наши взгляды и, подмигнув нам, показал этот достаточно характерный жест. Когда за кулисами раздался взрыв гомерического хохота, то его услышали и первые ряды публики в зале, но, ничего не поняв, оставались в недоумении, потому что ничто не могло вызвать смеха — ведь только что прозвучала какая-то патетическая или лирическая песня. А у Кобзона на лице не появилось даже улыбки. Он четко держал на сцене маску непроницаемости. Успевал кланяться, показывая нам жест из анекдота, который строился не столько на пересказе, сколько на показе. А на публике вел себя так, как будто ничего не произошло. Вот такое было веселое приключение.

Лариса Долина

певица, народная артистка РФ

Воспоминания, связанные с Иосифом Кобзоном, у меня, наверное, самые обычные: знакомство, встречи, формальные и неформальные, участие в совместных концертах, празднования дней рождения (они у нас рядом).

Я даже не смогу вспомнить дату нашего знакомства, это было уже очень давно. Может быть, это свойство моей памяти: она уловила лишь обрывки каких-то событий, но очень значимых для меня.

Первое такое яркое воспоминание — сентябрь 1978 года, Сочи, 2-й Всероссийский конкурс на лучшее исполнение советской песни. Я тогда работала в самом популярном сочинском ресторане «Жемчужина», куда в дни прохождения конкурса приходили все члены жюри (а их было 45!), самые известные и значительные фигуры советской эстрады: М. Фрадкин, Я. Френкель, А. Флярковский, А. Пахмутова, Н. Добронравов, М. Кристалинская, которая, к моему большому удивлению и радости, слушала меня, стоя у сцены, ну и, конечно, Иосиф Давыдович.

После первого тура мы случайно встретились на улице, и он показал мне список конкурсантов, в котором я по количеству очков намного опережала оппонентов, сказав при этом, что не имеет права этого делать, но не показать не может. Разумеется, я обрадовалась, но Иосиф, уже тогда понимая, что я тяготею к джазу, сказал, что советская песня — это не мое, мне будет трудно дальше идти с ней по жизни.

После Сочи мы подружились и стали отмечать дни рождения практически вместе, с разницей лишь в