— Фонарь-то погаси, — сказал капитан, закрыв глаза, откинулся на кровати и тихо добавил, — хорошо.

Книжечку он положил в нагрудный карман. Если лежать на левом боку, то она будет немного мешать, но он любил спать на правом или на спине, а таких книжечек он собрал сегодня больше десяти. Кондратьев стал вспоминать точную цифру, дошел до тринадцати, но дальше не продвинулся, заснул. Об одной книжечке он забыл. Приди к нему сон чуть попозже, он обязательно о ней вспомнил бы, но фотографии в них были почти одинаковыми. Бородатые боевики походили один на другого, как братья-близнецы, как негры в представлении белого человека и как белые в представлении негра. Если не жить долго среди совсем чужого народа, все его представители кажутся на одно лицо. Тексты в книжечках тоже казались идентичными, даже там, куда должны вписываться имена боевиков, были одинаковые буквы. Может, Кондратьев ошибался. Егеев, чтобы не тратить время на напрасный труд, мог приказать сделать несколько сотен абсолютно одинаковых книжечек, с абсолютно одинаковыми фотографиями. О, а если это его фотография? Тогда это кое-что объясняет…

Под утро боевик проснулся и возомнил себя петухом, взобравшимся на забор, откуда он должен возвестить всему миру, что встает солнце. Он закричал и перебудил всех егерей. Они вскакивали с лежанок, не понимая, что происходит.

Горстью зерна его не угомонишь. Пришлось прибегать к более радикальным мерам. После них петух годится разве что в суп, а боевик впал в апатичное состояние.

Сон не возвращался. Десантники не выспались и были злы на весь этот мир.

Чем ближе они подбирались к центру села, тем постройки становились старше, точно они проходили эпоху за эпохой, как в машине времени, медленно погружаясь в прошлое, и если на окраинах села их могли обстрелять из автоматов, то стоило им миновать несколько десятков домов, как самое опасное, что могло здесь ожидать, — это охотник, вооруженный фитильным ружьем, а чуть дальше и вовсе самым современным инструментом убийства станет лук и копье. Они вскрывали слой за слоем, но не при помощи кисточки. Археологи отдали бы за то, чтобы оказаться в этом селе, несколько лет своей жизни. Беда заключалась в том, что здесь приходилось идти ва-банк. Несколькими годами жизни не отделаешься. Половинчатые ставки не принимались. Либо отдашь все, либо ничего. Но правила игры диктовали федералы…

За следующим поворотом обязательно должны возникнуть стены древней крепости, сложенной из огромных, грубо обработанных камней, которые стаскивали сюда со всей округи рабы. Но крепости не было. Вместо нее осталась пустота. Точно крепость исчезла, стала невидимой. По очертаниям пустой площади, зажатой со всех сторон домиками, можно было понять, где она стояла. Домики окружали ее как камни, которые когда-то принесла сюда сошедшая с гор лавина. Она натолкнулась на невидимый силовой барьер, обошла площадь стороной, ушла дальше вниз, на равнину, а чтобы утащить следом за собой и эти домики, у нее уже не было сил. Она оставила их здесь.

Получалось, что егерям не хватило всего часа, чтобы завершить зачистку села. Будь световой день подольше, они успели бы проверить все дома до захода солнца.

Площадь подпирало каменное здание с вкраплениями мрамора, главным образом пошедшего на облицовку парадного входа и колонн. Здесь раньше размещались районные власти. Здание обветшало. Его не ремонтировали лет пятнадцать, и когда-то белые, почти как только что выпавший снег, стены стали серыми, грязными, как испачканные сугробы, которые вскоре должны растаять. Когда солнце припечет, здание начнет оплывать, рушиться и стечет грязными бурлящими потоками в водостоки. Но они тоже давно не ремонтировались, не чистились. Они забиты прошлогодней сгнившей листвой. Когда здание начнет таять, все улицы села окажутся залитыми водой, так что из дома не выберешься без лодки, прямо как в Венеции. Это село станет Венецией на день-другой…

В центре площади возвышался пустующий гранитный постамент. На нем еще осталась почти не тронутая временем и людьми табличка: «Владимир Ильич Ленин». В этом селе он никогда не бывал, поэтому табличку не могли украсить надписью, что вождь мирового пролетариата, к примеру, ночевал где-то поблизости или выступал на собрании местных пастухов или вовсе отбывал здесь ссылку. Сибирским селам да домам в столицах повезло гораздо больше. Но хорошо еще никто не додумался снабдить табличку датами рождения и смерти. Тогда этот памятник стал бы походить на надгробье. Когда-нибудь местные жители стали бы задаваться вопросом: почему этот чужак похоронен в центре села, когда кладбище находится на окраине?

Впрочем, постамент пустовал. Статуя исчезла с него вовсе не из-за того, что кто-то так сильно ненавидел вождя мирового пролетариата, и как только советская империя рухнула и начался хаос и анархия, бросился свергать его с постамента. Нет, страсти кипели в центре. Здесь перемены воспринимались спокойнее. И соответствующие организации занимали кабинеты в тогда еще белом здании на площади, когда в других местах их уже отовсюду выгнали. Просто статуя была отлита из бронзы и кто-то вовремя подсуетился и продал ее как лом цветных металлов. Вакантное место мог занять новый всенародно избранный безальтернативный президент Истабана. Но бронзы на него не нашлось. Большого желания видеть его статую в центре села никто не испытывал. Хотя деньги на статую, причем не из бронзы, а из какого-то более дорогого металла, кажется, были выделены из республиканского бюджета, но они осели у кого-то в карманах. Но у кого именно, шариатский суд выяснить не смог. После короткого следствия он приговорил к расстрелу какого-то бедолагу, обвинив его в растрате, но деньги в бюджет не вернулись. Бедолага же так и не мог понять, в чем он провинился. Собирать деньги на статую сельчане не стали, посчитав, что пустой постамент гораздо лучше. Президент избирался не на пожизненный срок, а всего на четыре года. Когда они истекут, придется статую менять, снова деньги собирать. Они поступили мудро. Президент не был у власти и половины своего срока.

Гранитный постамент тоже украли бы, распилили на надгробья, но он словно врос в площадь, пустил в нее корни, и чтобы его выкорчевать, надо пригонять сюда мощную технику.

Воронка зияла всего в десяти метрах от постамента. Артиллеристы нарочно метили в остатки памятника, выбрав его ориентиром. Не иначе они были ненавистниками коммунизма и хотели стереть с лица земли все, что о нем напоминало. Но тогда им нужно отправляться в столицу и сбивать с башен Кремля рубиновые звезды.

Взрывная волна немного перекосила постамент, как Пизанскую башню. Но местной достопримечательностью, посмотреть на которую станут приезжать со всего мира, из-за этого он не станет.

Мачта перед белым зданием пустовала. Боевики забыли поднять на ней свой флаг.

Асфальт, устилавший площадь, треснул, как лед на реке перед половодьем, пошел буграми, точно снизу на него давила расплавленная магма. Устраивать парады на площади теперь нельзя. Техника проедет, но солдаты начнут цепляться ногами за вздутия и попадают, какими бы мастерами строевого шага они ни были. Парад превратится в сплошное недоразумение и балаган, но он не развеселит командование, а приведет его лишь в уныние.