– Эко они быстро. А к Калистрате среди ночи-то час ехали, – пробормотал Сергей Георгиевич и, дождавшись, когда там-тамкающий суетливый Дорофеич раскроет ворота и впустит машину, вернулся к корпусу. Пока медики, сухопарый мужчина и аппетитная деваха, занимались матерью Лидией в доме, Быстров подошел к водителю и показал удостоверение.

Водитель сник.

– Скажите, вы работали двадцать второго апреля, в пятницу, вечером?

Невзрачный служитель баранки, не дослушав вопроса, решительно замотал головой:

– Ни Боже мой! Не было меня!

– А врачи эти работали?

– Эти? – дядька на секунду сморщился, припоминая. – Не-а. Другая смена.

– А когда работает ТА смена?

– Похоже, утром заступают. Посчитать надо, – водитель что-то стал прикидывать на пальцах.

– Ладно, спасибо. – Быстров решил оставить в покое испуганного водилу. Дело было ясное, что дело темное. Что-то явно случилось в тот вечер на скоропомощной станции. Случайно ли? Это вот пусть с утра пораньше Димка Митрохин выясняет.

На крыльце появились медики, выводящие заплаканную, сокрушенно бормочущую Лидию. Из корпуса потянулись нескончаемые монашки. Подивившись, что их так много, Быстров не стал досматривать сцену «прощание с душевнобольной сестрой» и, задрав воротник куртки, быстро зашагал из монастыря. Благо, дождь кончился.

По едва освещенному коридору больницы в сторону отделения интенсивной терапии бодро шла высокая женщина в медицинском халате, шапочке, маске и бахилах. Сидящая на ночном дежурстве медсестра Лиза Тербеева, позевывающая над слащавым дамским романчиком, отвлеклась от книги, прищурилась, вглядываясь в полутьму и отодвигая лампу, бьющую в глаза.

– Ольга Юрьевна, вы? – удивилась Лиза, приняв незнакомку за врача Пушкову из гнойной хирургии. Надо признать, что Пушкова была значительно ниже и шире, но Лизе сослепу показалось, что это именно энергичная «хирургиня». Девушка не успела и подумать о том, что здесь делать врачу из другого отделения в полной «экипировке», как незнакомка мгновенно прижала сильной рукой к лицу медсестры влажный платок. Второй рукой она мертвой хваткой держала Лизу за затылок, пока та не обмякла. Бросив бессознательную Тербееву лицом на стол и подсунув ей руки под подбородок, ряженая Ариадна убедилась, что фигура вполне смахивает на спящую, и ринулась к дверям реанимации.

В палате горел слабый свет. Татьяна Краснова лежала на кровати у входа. Она не спала, а в ужасе смотрела круглыми глазищами, будто неумело размалеванными лиловыми тенями, на приближающуюся фигуру.

– Ари… – попыталась просипеть несчастная.

«Врачиха» не дала ей договорить, закрыв рукой рот. Навалившись коленом на сопротивляющуюся руку Татьяны с приклеенным под локтем катетером, выдернула из него трубочку капельницы, вставила вместо нее пустой шприц без иглы и с силой нажала, пустив в вену смертоносный воздух. Через тридцать секунд все было кончено: тело страдалицы отпустила последняя судорога. Но тут Арина в ужасе увидела поднимающуюся на соседней кровати седую голову другой пациентки, которая тянулась к кнопке вызова сестры. Убийца, зажав в руке шприц, бросилась из палаты. На сестринском посту моргала кнопка, освещая мелкими всполохами коридор.

«Слава Богу, чешки надела с бахилами. Так, прямо по коридору туалет. Первый этаж. Нормально… окно…» Мозг женщины работал, как компьютер. Влетев в туалет, она услышала шаги в коридоре и недовольный мужской голос:

– Ну и разоспалась ты, Лизка…

Открыв закрашенное белой краской окно, Арина на секунду зажмурилась. Окно было гораздо выше, чем обычно на первом этаже. Едва ли не четыре метра до земли. Но на раздумья времени не оставалось. Слышался неясный шум из коридора, дробь чьих-то бегущих ног, и женщина, уцепившись за подоконник, повисла над темной бездной неосвещенного больничного двора. Опустившись как можно ниже, царапая ступни выступами кирпичей, она оторвала наконец руки от подоконника. Маневр позволил почти вполовину сократить высоту прыжка. Да и приютская закалка дала себя знать: Арина группировалась не хуже опытного гимнаста. Ноги отбила, но ничего, передвигаться можно, слава Богу. Эх, на мокром после дождя газоне остались явственные отпечатки ног. Впрочем, теперь думать об уликах бессмысленно – наследили по полной. Перебежав под козырек соседнего корпуса, в полную темноту, убийца сорвала с ног бахилы, сняла врачебные зеленые облачения, замотала в них шприц, быстро огляделась по сторонам. У маленького домика справа громоздились коробки и какой-то хлам. Запихнув в одну из коробок одежду и придавив ее кое-как другими, Арина вновь перебежала к темной стене дома, выхватила из кармана джинсов телефон и нервно стала тыкать в кнопки.

– Накладка. Подъезжай к проходной – дырок в заборе искать нет времени. Выруби охранника. Одна минута, Фима! – глухо выдохнула «ведьма».

Обогнув корпус, она припустилась к выходу из больницы, заметив, что слева неспешно приближается какая-то фигура – мелькнул огонек сигареты. Пролетая мимо открытого домика охранника, Арина заметила, что мужчина в форменной куртке сидит на стуле, запрокинув голову и раскинув руки. Молодец Фимка, успел! Дверь джипа была открыта. Впрыгнув в машину и дернувшись вместе с бешено скакнувшей железной громадой, женщина вдруг в ужасе прижала руки в изгвазданных резиновых перчатках ко рту. Она отчетливо вспомнила, что в скомканных облачениях не было лицевой повязки. Стоя на подоконнике, она сдвинула маску к подбородку, чтоб нормально дышать. Видимо, тогда повязка и соскочила. Это значит, что она лежит у больничного корпуса под окном туалета.

Двадцатипятилетний Дмитрий Митрохин, невзирая на поминутно вспыхивающий румянец на щеках и общее незлобие натуры, был железобетонно несгибаем в достижении целей. Зубрить римское право – так до синих кругов перед глазами. Строить отцу гараж – так осваивать профессию каменщика. Устраивать поквартирный опрос – так убить на это весь день. Кто-то называл Диму занудой, но сам он считал себя человеком упорным. А разве это не похвально? Словом, по части дотошности Митрохину просто не было равных. Не считая, разве что, Быстрова.

Когда Дима задал в четвертый раз заведующему Голоднинской станции «Скорой помощи» вопрос о причине задержки бригады вечером двадцать второго апреля, Руслан Борисович Мамедов разразился бурной тирадой. Его роскошные усы вздыбились, и акцент стал явственней и напевней:

– Я не понимаю, что вы хотите от меня услышать? Никто тут не мог быть пьяным, на выездах-то! Говорю вам: роковое стечение обстоятельств. Снова все повторять? Машина по дороге сломалась. Остальные были на выездах, но ближайшую к монастырю мы перенаправили. Не успели они сорваться с места – звонок, что первая машина завелась и через пять минут будет на месте. А машина возьми да заглохни снова! Пока они мыкались, та машина, что готова была ехать, помчалась к роженице, где действительно оказался очень тяжелый случай – женщина едва не погибла от кровотечения. Бригада пошла пешком! – Мамедов вскочил со стула, потрясая пальцем, – с оборудованием к монастырю! И это, между прочим, пожилой врач, отнюдь не бегун, и молоденькая фельдшерица, прыткая, но неопытная. Какую помощь она могла бы оказать, даже добежав в два прыжка? Короче, у входа в монастырь их догнала «скорая», и они попытались спасти пациентку, но при подъезде к больнице та скончалась, не приходя в сознание. На все про все не час, как вы утверждаете, а менее сорока пяти минут! Вы вот говорите – убийство клофелином. А Сундукова эта вообще гипотоником была. Ей бы и половины дозы хватило, чтобы на тот свет загреметь. – Мамедов плюхнулся на стул и, с жадностью схватившись за коричневую сигаретку, смачно затянулся. Сигаретка пыхнула в нос оперу пренеприятнейшим перегнойным запахом. Нежный Митрохин, кашлянув, поблагодарил темпераментного эскулапа и покинул кабинет.