Дмитрий не сомневался, что Руслан Борисович не врал. Но вот остальные сотрудники? Не ввели ли они в заблуждение шефа, которого просто не бывает в вечернее время на работе? Опущенные глазки старшего врача смены, замешательство диспетчера, показная грубость водителя, смущение, явно чрезмерное, врача Симакова Льва Ростиславовича: руки трясутся, как с перепоя, и весь вид помятый, несчастный, выражающий тоску. Все они в один голос талдычили то же, что и главврач. Но звучали неубедительно. Фельдшерица Замкова Нелля, которая приезжала с Симаковым к Калистрате, находилась на «больничном». Но дотошный Митрохин решил, что нужно пообщаться со всеми, кто работал в тот злополучный вечер. И он взял номер телефона Нелли. После первого гудка услышал нежный слабый голосок. В ответ на его представление девушка разрыдалась и сказала, что «сама ни капли не пила и всех остальных уговаривала не беспредельничать. Но эти чертовы виски с коньяком как снег на голову свалились, а Симаков вообще алкаш – два раза зашивался, ну а тут сорвался», – и девушка впала в настоящую истерику. Захлопнув крышку мобильного, Митрохин, скрежеща зубами от ярости, резко развернулся на пятках и лоб в лоб столкнулся с трясущимся Симаковым. Пунцовый оперуполномоченный заявил, что немедленно задерживает Льва Ростиславовича за дачу ложных показаний. С раскаявшимся врачом, как и с фельдшерицей, случилась истерика, и он, умолив Митрохина выйти хотя бы на крыльцо, чтобы не создавать ажиотажа, поведал интересную историю.

– Где-то около девяти вечера заявляется сюда бомжиха Сонька. Мы ее тут все знаем, иногда даже лекарства и бинты даем, но тут… Знаете, у нас просто челюсти отвалились, – от волнующих воспоминаний у врача перестали трястись руки и разгладилось лицо. – В руках этой жуткой бабищи была роскошная подарочная коробка. Алый бант, открытка с посланием «Благодарим за помощь!», все, в общем, честь по чести.

– Подпись была? – вклинился Митрохин в воспоминания кающегося.

– Где?

– Тьфу ты! На бороде! Открытка подписана была?

– Нет. Только благодарность. Мы ведь потом гадали, кто и за что? И пришли к выводу, что за спасение паренька в аварии на прошлой неделе. Жуткая была авария рядом с переездом. И только благодаря тому, что мы мгновенно помощь оказали, выжил девятнадцатилетний парнишка-водитель.

– Ну, и что в коробке?

– Ох, товарищ полицейский, я такой красоты в руках не держал. Две бутылки виски, две коньяка и две текилы. До-ро-гущее все! Это у нас Спесивцев, старший смены, специалист. Он по загранкам ездит, все дегустирует. Мы-то народ неприхотливый, – сокрушенно повздыхал врач-бедолага, которому так и хотелось налить пятьдесят грамм для опохмелу.

– И вы, недолго думая, все напились.

Симаков обиженно фыркнул:

– Ничего и не недолго. И не все. Водилы трезвые были. Мы им оставили на потом. А сами по рюмашке. Для тонуса.

– Слушайте, Симаков, говорите уж как есть. А то в отдел поедете со мной, пусть начальство решает, что с вами и вашей «помощью» делать. Преступная халатность и нарушение должностных обязанностей налицо. Вы так не считаете?

– Ну, виноват! Виноват! Не устоял. И как назло, только меня чуть вставило – вызов! Да в монастырь! Не мог я в таком виде ехать. Ну не мог! – врач умоляюще поднял руки.

– Да вы и в «нетаком» виде произвели на монашек должное впечатление. Все они показали, что пьян был эскулап. До положения риз пьян. Так, где послание, коробка, бутылки?

– Так уничтожено все. Мы ж не идиоты, – с гордостью резюмировал Симаков.

Поставив в известность обескураженного, бешено вращающего усами Мамедова о толково продуманной, но лживой версии происшествия, выданной ему сотрудниками, Митрохин ретировался со станции «Скорой».

Нужно было найти эту бомжиху Соньку. Главная примета, как понял Митрохин, – неизменная в любое время года рыжая шуба.

Долго искать, к счастью, не пришлось. Тетка сидела на железнодорожной платформе под палящими лучами полуденного солнца в синтетической шубе и тапочках. Вокруг нее с философским видом расположились трое собеседников мужеского пола, но совершенно непонятного возраста. Впрочем, возраст Соньки тоже не представлялось возможным определить. Квартет пребывал в приподнятом от пары чекушек настроении.

Тетка охотно пошла на контакт.

– Да мне рожа этого, с коробкой, сразу не понравилась. Свой свояка… – Сонька беззубо заулыбалась.

– Явно бандит, и явно сидел. Но за пятихатку коробку врачам передать – это нам раз плюнуть. Мне, вишь, как раз в тот вечер очень деньги понадобились.

– А подробно описать его сможете?

– Да че там описывать! Звериная рожа. Ну зверюга, точно говорю. И морда, и взгляд, и ручищи. – Сонька артистично изобразила «зверюгу», скроив гримасу, которая не прибавила привлекательности ее и так не слишком одухотворенному лицу.

Снова пришлось проявлять настойчивость, чтоб вытянуть из бабы приметы звероподобного. В результате Дмитрий покидал станцию «Голодня» в отличном расположении духа. Информацию он добыл.

Сергей Георгиевич приехал среди дня домой перекусить и собраться в домашней обстановке с мыслями. Быстров развелся пять лет назад, прожив не то чтобы в несчастливом, но в каком-то бессмысленном, никчемном браке восемь лет. Он оставил супруге однокомнатную московскую квартиру и осел бобылем на своей благоустроенной даче под Эм-ском. Дачу эту еще его отец, полковник МВД строил. Добротный домик, но отнюдь не новорусский «бельведер», как говорил сосед Митрич про особняки и коттеджи, которые как грибы после дождя вырастали вокруг в самых неожиданных местах.

Через пару часов следователь должен был еще раз допросить монаха Иова, сиречь Игоря Максимовича Иванова, и отпустить. Никаких связей священника с бандой «блондинки», а в существовании банды Сергей Георгиевич теперь был уверен, не прослеживалось. Утром Быстров побывал в московской лавке Иова. Торговлю спешно свернула гражданская жена Иванова, Любовь Владимировна Еленина, симпатичная фигуристая женщина лет тридцати пяти: подавленная и заплаканная, но не утратившая так и бьющей от нее сексуальности. «Вот ведь любят красивые бабы таких вампирчиков мелких!» – раздраженно подумал Быстров, глядя на ловко орудующую с замками ларька, по-хозяйски копошащуюся в утвари Еленину. Ни она, ни другая продавщица, милая бабулька-москвичка, живущая неподалеку, не опознали «ведьму». Шатовская кличка прилипла к блондинке намертво, а мастерски нарисованный им карандашный портрет убийцы являл собой отличный фоторобот. Поговорив с продавцами соседних палаток, Быстров уезжал из Москвы с многоголосым «нет» в голове: не видели, не знаем, не было… Вообще от новостей последних суток голова шла и кругом и эллипсом – скорее всего эм-ские и московское убийства объединят в одно дело. Сложнейшее, с тремя трупами и покушением на убийство – в «довесок» к крупной краже. И достанется оно явно Быстрову.

Опустив в кипящую воду четыре сосиски, детектив разлегся на любимом своем кухонном диванчике и закурил. Вообще он еще зимой решил, что больше не курит, и довольно быстро покончил с дурацкой привычкой. Но когда от неразрешимых вопросов раскалывалась голова, вот как сейчас, следователь позволял себе прибегнуть к «никотинотерапии».