— Славки с Мироном давно ладят прекрасно. Никаких трещин в их взаимоотношениях, кроме того случая, я не заметил. Девочки отдельно от мужей почти не общались, а когда встречались, держались очень любезно, но немного отчужденно. Вели между собой ничего не значащие разговоры, какие всегда ведут малознакомые люди. И Мирон, и Славки относились к женам друг друга с уважением. Ну, Нина, понятное дело, была своя, но с Ириной и Таней все тоже держались по-дружески. Словом, нормальные были у них отношения. Во всяком случае, я не заметил оснований для убийства.

— Я не хотела вам говорить, потому что получила эти сведения от Ирочки, а она раздобыла их нечестным путем… Но теперь подумала: может, это важно? У Татьяны в жизни была какая-то то ли трагедия, то ли драма. Ты что-нибудь слышал об этом, Генрих?

— Слышал, что была, но какая именно — не знаю. Ярослав предупредил нас с Прошкой, чтобы мы ни Славку, ни Татьяну о ее прошлом особенно не расспрашивали. Наверное, тебе действительно не стоит нам рассказывать, Варька. Ты ведь не думаешь, что между Таниным прошлым и этими убийствами существует связь?

— Даже более того: я пыталась эту связь изобрести, но не смогла. Насколько я поняла, Татьянина трагедия произошла довольно давно и далеко от Москвы. Мирон с Нинкой никакого отношения к Мичуринску не имеют?

— Нет. Они там и не бывали никогда, хотя Славка не раз приглашал их погостить, — ответил Генрих.

— А Татьяна в Москве прежде не бывала?

— Бывала, — неожиданно вмешался Прошка. — Я разговаривал с ней на свадьбе, и она упомянула, как в пятнадцать лет ездила с классом в Москву на экскурсию.

— Нет, это не подходит. А позже? Где она училась?

— В Воронежском медицинском.

— Значит, из ее истории мы ничего не выжмем, — разочарованно сказала я. — А жаль. Для убийцы Ирочка и впрямь ведет себя на редкость омерзительно.

— А убийца, по-твоему, непременно должен поражать благородством и возвышенностью натуры? — съехидничал Прошка.

— Нет, но не должен он постоянно привлекать к себе внимание. Рано или поздно он всем глаза намозолит и неизбежно вызовет подозрения.

— Может, это все-таки Славки? — неуверенно предположил Марк. — Они ведь могли здорово разозлиться на Мирона. Кто-то из них наткнулся в темноте на Мирона и, поддавшись безотчетному порыву, столкнул вниз. Потом, может, опомнился, да было поздно…

— А потом жертва безотчетного порыва решила, что, снявши голову, по волосам не плачут и надо бы уж заодно отделаться от Нинки. — Я саркастически хмыкнула.

— Черт! Опять мы в тупике, — огорчился Прошка.

— В тупике, — эхом повторил Генрих.

Ночью Марку стало плохо. Услышав приглушенные стоны и возню, я вылезла из палатки и перепугалась насмерть: в свете фонарика изжелта-зеленое, покрытое крупными каплями пота лицо Марка производило жуткое впечатление. Стараясь не поддаваться панике, я нырнула в палатку к Леше с Прошкой за лекарствами и пакетом сухого молока. Пока я лихорадочно рылась в сумках и рюкзаках, проснулись все и устроили страшный переполох. Марк сначала злился на нас, отказывался принимать какие-либо лекарства и пить марганцовку, но потом ему стало совсем худо, и отбиваться от нас у него уже не хватало сил. Его всю ночь рвало, а мы кипятили воду, снова и снова разводили молоко и пичкали несчастного желудочными снадобьями. Только под утро окончательно обессилевший Марк заснул, а мы перевели дух.

— Еще один такой отпуск, и больше мне никаких отпусков не потребуется, — пожаловался Прошка. Выглядел он и впрямь далеко не лучшим образом. — Я уже начинаю думать, что Мирона с Ниной убили исключительно из милосердия.

— Тогда убийцу нечего искать, — устало сказала я. — Осталось добиться признания.

Леша, против обыкновения, сразу сообразил, на кого я намекаю.

— Так ведь Генрих уезжал, — возразил он.

— Это мы так думаем. А где доказательства?

— Генрих, ты чего молчишь?

— А? — Генрих вздрогнул и обвел нас рассеянным взглядом. — Вы что-то сказали?

— Мы вычислили убийцу, — сообщил Прошка, — а ты в каких облаках витаешь?

Генрих почему-то ужасно смутился, словно был пойман за руку, когда вытягивал кошелек из кармана сиротки, которого больные бабушка и дедушка отправили с последними деньгами за хлебом.

— Э… да я так… ничего.

— Генрих, ты вспомнил что-то важное или до чего-то додумался, — заявила я прокурорским тоном.

— Нет. Правда нет. Так, лезет в голову всякая чепуха…

И как мы на него ни напирали, больше он ничего не сказал.

Все расползлись по своим палаткам, а я почувствовала, что не в состоянии уснуть, и спустилась к морю. Наплававшись, я уселась на остывшие камни и задумалась.

История с отравлением Марка и впрямь выглядит совершенной нелепицей. Если это не случайность и не идиотская шутка, в ней должен быть какой-то смысл, а его нет. У убийцы сдали нервы, и он сам не ведает, что творит? Вряд ли. Если вспомнить, как он расправился с Мироном и Нинкой, это, должно быть, на редкость хладнокровная бестия. Мирон мог разбиться не насмерть, закричать, позвать на помощь. Убийца должен был места себе не находить от неизвестности. А он сидел с нами за столом и весело смеялся.

Стоп! Один человек и правда не находил себе места и не веселился. Нинка. После фортеля Мирона она едва поддерживала разговор. Выходила она из-за стола? Да, мы все выходили, я точно помню. Было бы странно, если бы нет, — все-таки сидели несколько часов подряд, вино пили, чай. Так, ну допустим, Мирона столкнула Нинка. Мотив тут искать не надо. Если гибнет один из супругов, подозрение автоматически падает на другого. Хотя у нас, конечно, чаще принято разводиться… Ну да ладно, мотив можно оставить на потом. Скажем, надоел ей Мирон так, что она больше не могла его терпеть ни секунды. Что же у нас получается? Кто-то увидел Нинку в самый неподходящий момент и решил взять на себя функции правосудия? Не такой уж бред, как может показаться на первый взгляд. Это в гуманной Европе есть смысл отменять смертную казнь. А в наших условиях, с нашими-то тюрьмами нормальный человек, скорее всего, предпочтет лечь в гроб, чем попасть в колонию строгого режима. Тем более что в данном случае преступница не сходила с ума в ожидании исполнения приговора, а пребывала в счастливом наркотическом забвении.

Если посмотреть на дело с этой точки зрения, то Нинку мог убить любой, кто любил Мирона или, наоборот, саму Нинку. Хотя в последнем случае убийца мог просто промолчать… Ну нет, Славка, Ярослав, например, промолчать бы не смог — совесть не позволила бы. Но с другой стороны, если бы Нинку порешил Славка, то он и в этом случае молчать бы не стал. Так, Ярослава отбрасываем. Кто еще подходит под наше определение? Второй Славка, Генрих и Марк. Марк, конечно, Мирона не любил вовсе, но мы втроем — я, Марк и Нинка — учились в одной группе и дружили, так что к Нинке он питал вполне теплые чувства.