они по научной части были? Ладно, не до этого сейчас. Бабуле реально хреново. И правда сердце болит, не весь организм от погоды и скуки. Ибо пациентка бледная, губы синие, дышит часто, руку на грудину положила. Давление низковато, сто на пятьдесят, одышка двадцать шесть, пульс за сотню. Я побежал за кислородом, без него тут никак. Пока вернулся, пациентку усадили, подушечки под руки подставили, кардиограмму сняли.

Инфаркт миокарда с интерстициальным отеком легких, вот что у нас тут. И шок кардиогенный вырисовывается. Весело, короче. Нам такое возить нельзя, это реанимации дело, потому что и каждое осложнение в отдельности – дело гиблое, а если вместе… Но лечить нам никто не мешает, очень даже наоборот. Ну, мы и начали, дело привычное.

А на дедулю смотреть было больно. Он охал и что-то бормотал, то и дело доставая Ависа Акоповича вопросами о тяжести состояния и прогнозах. И такой он был несчастный, когда гладил свою супругу по руке, что мне хотелось куда-нибудь побыстрее из этого места сбежать. Держался я исключительно на профессиональном выгорании. Понятно, что бабушке жить осталось не очень долго.

Приехала кардиореанимация, мы собрали вещички и вернулись на станцию. Потом прокатились еще по пустяковым вызовам и к вечеру я про бабулю и думать перестал. Была бы какая полная атриовентрикулярная блокада с желудочковыми экстрасистолами, или еще какая экзотика, а так – случай рядовой, каждый такой и не запомнишь. У нас половина населения умирает от сердечно-сосудистого, другая половина – от рака.

Но память освежил Авис Акопович.

– Повтор у нас, собирайтесь, – сказал он, пообщавшись по телефону с диспетчерами.

– Это куда? – поднял голову от книги Валентин. – Вроде не должно быть.

– На Грановского.

– Вот те раз, – удивился я, – там же госпитализация случилась. Неужели бабулю домой отпустили? Она же никакая была.

– Поехали, узнаем, – сказал Геворкян. – С диспетчерами спорить – себе дороже.

Дверь в квартиру была приоткрыта, и вошедший первым Валентин громко спросил, где хозяева. Голос раздался из той же спальни, где мы были утром, когда лечили женщину.

Дед лежал на той же подушке, какой-то маленький и тщедушный.

– А Надя умерла в больнице, – сообщил он, вытирая слезы. – Час назад позвонили. Я собрался ехать, машину вызвал, а мне плохо стало, сердце что-то… Пришлось вас беспокоить. Вы простите…

Я накладывал электроды кардиографа, Валентин мерил давление.

– Восемьдесят на сорок, – сообщил он как раз в тот момент, когда я отбивал калибровочный милливольт в начале пленки.

– И инфаркт, – добавил я уже после снятого первого отведения.

– Плохо дело, сынки? – спросил дед, так тихо, что даже я, сидя рядом с ним, еле расслышал.

– Инфаркт у вас, Василий Андреевич, – сказал Геворкян, рассматривая пленку, выползающую из кардиографа. – В больницу сейчас поедем.

– На хрена она нужна, больница ваша? Я теперь с Надечкой буду, – четко произнес дед, и я оглянулся, не отвалился ли электрод – на пленке выскочили две подряд желудочковые экстрасистолы и поползла изолиния.

Дед перестал дышать.

– Реанимация! – вскочил Валентин.

– Зачем? – махнул рукой Геворкян, аккуратно оторвал кардиограмму, смял ее и спрятал в карман. Закрыл глаза пациенту. – Ему уже жить незачем было. Оформляем смерть до прибытия. Андрей, сообщите на станцию, пусть милицию вызывают.

* * *

На выходе из ЦКБ столкнулся с мрачным Давидом.

– Со смены?

– Да. А ты?

– И я.

– Чего такой убитый?

Ашхацава пригляделся ко мне.

– Тоже выглядишь хреново.

– Семейные старички божьи одуванчики, – признался я. – Подряд, за день.

– Ушли?

– Убежали. Сначала жена, потом муж, представляешь? Как в каком-нибудь рассказе Грина, они жили долго и умерли в один день. А у тебя?

– Раковый ребенок, терминальная стадия, боли. Наркотики уже не помогают. Выписали зачем-то домой, а родители «скорую» каждый раз вызывают при приступе. А что мы можем сделать?!

Давид со всей дури пнул железную мусорку. Та отозвалась мрачным «бумс».

– Надеюсь, это был риторический вопрос? По пиву?

– Пивом тут не отделаешься. Мне чачу родители прислали. Давай ко мне?

И мы поехали. Я как знал, на работу пешком добирался. Закуски в семье Ашхацавы не было – в холодильнике шаром покати. В магазин зайти не догадались, а потому пришлось использовать корочку черного, и ту только нюхать. Выпили почти ничего, по сотке, а в голове сразу зашумело. Давид все жаловался на Симку, как та его строит, выдалбливает перфоратором мозг. Хозяйка никакая, все у родителей пропадает. Денег тоже нет, даже в свадебное путешествие не поехали. Да и куда можно поехать зимой?

– Вам же надарили до фига и больше!

– Растратили. Телек купили, стиралку… Ну и там по мелочи.

Нехилые такие мелочи.

– Дырку видишь? – друг показал свой затылок. – Нет, ты пощупай. Прямо как дятел. Бум, бум…

– У вас же медовый месяц!

– Мед кончился, – мрачно буркнул Давид.

– А я тебя предупреждал, – мне оставалось только пожать плечами и повторить сакраментальное. – Я тебе говорил. Променял Москву на душевное спокойствие.

Вот она иллюстрация семейной лодки, выскочившей на рифы советского быта.

– Что же мне теперь делать?

– Освежи фильм по «По семейным обстоятельствам». Можно еще «Москва слезам не верит».

– А если серьезно?

Тут я задумался.

– Заделай ей ребенка. Это ее отвлечет на пару лет. А сам заведи себе какие-нибудь мужское хобби, куда она не полезет.

– Типа рыбалки?

– Ага. Дорогая, я на слет любителей-рыболовов на выходные. Чао-какао.

– Значит, подучиваешь дружка?!

Я и не заметил, как пришла Сима. Встала в дверях кухни прямо в пальто, уперла рука в боки. А она растолстела! Или мне так кажется из-за этой дурацкой одежды?

– Не подучиваю, – чуть смутился я. – А излагаю свою точку зрения на решение семейных проблем.

Пока я разглагольствовал, Давид попытался убрать бутылку со стола. Не получилось – Сима заметила, отобрала емкость.

– Я тебе говорила, чтобы твои родственники нам бухло не присылали?

– Говорила.

– Обещала, что вылью?

Давид промолчал. По его лицу было видно, на какое огромное преступление идет еврейская часть семьи.

– Ладно, вы тут развлекайтесь, я пойду. Если что – звоните «ноль три».

Позорно сбежал с места будущего смертоубийства. Семейные разборки – вещь не для посторонних. Они сейчас погрызутся, потом помирятся. А я, если бы влез, то оказался дураком. И врагом, причем для обеих сторон конфликта.

Но дома был все одно пойман уже собственной еврейской частью семьи. Аня в халатике до бедра выглядела намного более секси, чем Сима в пальто. Но руки в боки – это у них семейное.

– Пил?

– Допустим. Месячник трезвости вроде не объявляли.

– Чачу?

– Настучали? – я грустно сел на банкетку. Начал разуваться.

– Не настучали, а проинформировали!

– Вылила?

– Вылила.

– Очень зря. Давид ей такое не простит. Я тут подумал, как бы выглядела