одинаковой изо дня в день. Утром, перед рассветом, поднимался восточный ветер. Днем он менялся на южный. Прям как в Монктоне в это время года. Кому-то, может, и надоедало, а меня вполне устраивало.

Но однажды утром восточный ветер не подул. Тот день выдался жарким, аж дышать нечем. Воздух лип к телу, а озеро воняло, будто лужа с головастиками. В разгар утра с соли притопала вереница эму и остановилась посмотреть, как мы с Финтаном выжимаем постиранные простыни и развешиваем их на проволоке возле мельницы. Эму наблюдали за нами с ужасом, будто мы занимались чем-то диким и гадким, – тем, что Финтан называл преступлением против природы. Только эму – птицы тупые, вечно выглядят ошарашенными и могут пялиться часами, придурки лупоглазые. Они торчали в самфире и таращились на то, как мы выдавливаем воду из ни в чем неповинного белья. Сначала было прикольно. Потом меня это достало, и я погнал эму, припугнув их деревяшкой. Не знаю зачем: то ли чисто из вредности, то ли захотел полюбоваться бегущими эму. Классное зрелище! Полюбовался, но лучше себя не почувствовал. Говорю же, погода стояла странная. Все раздражало. Сварливый, назвал меня Финтан. Скорее уж задолбанный.

Финтан был фанатом стирки. Мы ругались из-за этого каждую неделю. То есть ругался, понятное дело, он. Причем использовал еще и ирландские слова. Беспризорник, пустоголов, прохвост, в таком вот духе. В основном пустая болтовня, от скуки, и я обычно не парился – подумаешь, слова. Иногда они меня даже веселили. Тот день ничем не отличался от других, старик бурчал обычные ругательства, но как только мы закончили развешивать белье, меня начало ломать. Вернулось прежнее беспокойство.

Все время, пока я жил у пастушьей хижины, зуд то накатывал, то отступал. Иногда мне казалось, что я застрял, попался в ловушку. Типа выбрал спокойное существование. Стал не лучше Финтана. У меня имелись мясо, вода и постель. Я уже не засыпал в тревоге и не просыпался в страхе. Но и не двигался никуда. От подобных мыслей накатывало дикое желание уйти.

Так было и в тот безветренный, липкий день. За последние месяцы я уже насмотрелся на пойманных коз. На то, как до них доходит случившееся. Ну нет, со мной это не прокатит! В следующий раз Джекси Клактон окажется в ловушке только тогда, когда в его гроб вобьют последний гвоздь, уж поверьте.

Нет, я себя дурачил. Может, в пастушьей хижине я и жил в безопасности, да только был за забором, высоким и крепким. Дурачил себя мыслями о свободе. Эта истина подступила к горлу, будто кислота, вызвала отвращение ко всему. И я решил сбежать.

Финтан уже хорошо знал мои настроения, поэтому после стирки держался от меня подальше. Весь день я с надутым видом сидел под своим брезентовым навесом, голый по пояс, и плел косичку из сырой кожи. Я задумал сделать кожаную ленту для идиотской шляпы старика и вручить в качестве прощального подарка. Ленту я закончил, ближе к вечеру, но так никогда ее и не вручил. Привел в порядок свои вещи, чтобы быстрее собраться перед уходом. Сделал это тайком. Пусть старик думает, будто я просто дуюсь. Он не догадается, что я готовлюсь к бегству. Завтра. В крайнем случае – послезавтра.

На закате я пришел к огню, мы поужинали мясом, помидорами и зеленью. Чтобы порадовать Финтана, я позволил ему трепаться про Ирландию. Он рассказывал о каком-то чуваке по имени Кристи Ринг и клялся, что тот был личностью, я почти не слушал. Думал про Ли. Про дорогу на север. Свободу. Знаете, смешно, но Финтан весь вечер приставал ко мне с вопросами – прям как поссум, который грызет электропровод под напряжением. Джекси, юноша, а чего ты хочешь, чего ждешь от жизни? Я ответил, а чего все хотят? Старик заявил, большинство парней думают лишь о сексе. А я буркнул, говори за себя.

В конце концов Финтан доконал меня этим вопросом. И я дал единственный ответ, который смог. Другого у меня нет до сих пор. Чего я хочу? Покоя. На этом Финтан заткнулся. Не стал докапываться. Понял, видимо, сразу. Я хочу не просто тишины – хочу покоя.

Я бы даже с удовольствием обсудил что-нибудь подобное в тот теплый вечер. Вместо того чтобы Финтан рассказывал про Кристи Ринга, а я не слушал. Но я сидел молча и мысленно улетал далеко-далеко. Прошло немало времени, Финтан иссяк и задремал. Я затоптал костер и побрел спать.

Устроился в своем спальнике, на чистых гладких простынях, только от возбуждения не смог заснуть. В хижине и в буше было тихо, но я прислушивался – кажется, ждал, что Финтан сейчас начнет греметь посудой. Ничего не происходило, а я все ждал и напрягал слух.

Опять вспоминал пчел у нас дома. Потому что, услышав их наконец-то в первый раз, дальше я всегда к ним прислушивался. Даже когда знал, что они давно умерли и исчезли. Однажды, еще до Гондоновой канистры с дизелем, я приложил ухо к расщепленному дереву. Оно гудело низко и ровно – наверное, так гудит корабль, его мотор в глубине, под палубами, чуть ниже уровня воды; гудит и поддерживает движение огромного судна. Мир пах медом. Я мечтал – вот бы Ли оказалась рядом, мы бы вместе склонили головы и ощутили сладкое дыхание, исходящее из черного рта этого дерева. От воспоминаний стало тоскливо до жути, я чуть не заплакал.

Лежать дальше я не мог. Натянул ботинки, нащупал в темноте дерево с дуплом и, забрав оттуда телефон, вернулся в спальник. Включил телефон. Вот бы просто почитать старую переписку, которая еще до Рождества: сообщения, посты и все такое. Увидеть лицо Ли, заглянуть в ее необычные глаза. Вы не поверите, но на миг эта чертова штука вспыхнула, написала – нет сети, только экстренные вызовы. Чудо! Не успел я ткнуть пальцем в иконку, гадский телефон сдох. Оставил на память лишь бледно-голубое пятно света, которое отпечаталось под веками, да так и зависло лунным светом у меня в голове.

Ну и хрен с ним, с этим недоделанным телефоном, не нужен он мне! Свет Ли у меня внутри. Ее лицо – прямо передо мной. Я пристально смотрел ей в глаза, сначала в зеленый, потом в серый, и знал – она чувствует меня, там, в своей комнате, в темноте, в Магните. Ли всегда понимала меня, и сейчас она наверняка лежит и ощущает, что простыни на ней – это я; что меня можно натянуть до самого подбородка и очутиться в полной безопасности. Ли. Ли. Боже,