Таковы были слова, произносимые в этом богатом доме тем вечером после совместного намаза, и люди, произносившие клятвы, клялись искренне и с верой в душе. Каждый из них сделал свой выбор, отринув земное богатство ради обещанного им небесного, и каждый из них встал на путь джихада, дабы изменить мир, в котором они родились и жили. Каждый из них сделал осознанный выбор, став муджахедом, и каждый из них был проклят людьми и теми, кто служил Аллаху. На пятничных намазах в мечетях их называли ашрарами[37], и многие правоверные в ужасе отшатнулись от них. Руки каждого из них были обагрены кровью, а многие из них обагрили руки кровью правоверных, что было самым страшным преступлением из возможных. Обагривший руки кровью брата своего не может надеяться на прощение и не почувствует он даже запаха рая, а ведь запах рая раздается на сорок дней пешего пути.

Удивительно, но среди собравшихся в этот день на намаз людей были как сунниты, так и шииты. По сути, шииты и сунниты молятся одному богу и читают одну книгу, и разница лишь в деталях ее толкования, даже не самой книги, а книг последователей пророка Мохаммеда в вопросе наследования статуса главы уммы — исламской общины. Тем не менее до сего дня не было такого, чтобы шиитские и суннитские лидеры, амеры бандформирований собрались здесь, в одном доме и за одним столом. Однако же собрались, и собрала их благая весть, весть об окончании Гайбат аль-Кубра[38]и о начале времени меча — всемирного Джихада. Должен был явиться тот, кто соберет многие миллионы находящихся в рассеянии и заблуждении мусульман и поведет их в последний бой, бой с неверными, с кяфирами, угнетающими правоверных и сбивающими их с истинного пути.

Это была пятничная проповедь после совместного намаза. Обычно произносит ее либо мулла, либо, если с правоверными нет служителя веры, ее произносит самый сведущий в религии правоверный, чаще всего старший по возрасту. Сегодня ее должен был произнести человек, моложе всех собравшихся, но в этом никто не видел греха (харам). Ибо то, что предстояло ему сказать, поднимало мусульман на джихад, на священную войну ради победы.

Когда четыре раката были отданы, молодой человек оглядел собравшихся, и глаза его были подобны двум голышам, выброшенным морем на песчаный берег. Он обладал удивительным взглядом, почти никто не мог долго смотреть пророку в глаза.

— Я рад видеть вас здесь всех вместе, о воины и ревнители веры… — проговорил он, и многие внутренне поежились, потому что таков был голос Махди, он пробирал до костей, до глубины души… Пророк продолжал рассматривать их.

— Я рад видеть тебя здесь, БайтуЛлах Мехсуд[39], амир муджахедов Индии, да будет Аллах с тобой в праведных делах твоих…

Человек, лишь немного старше Махди, с кустистой бородой и жесткими глазами, молча поклонился в ответ. Он был образован, этот неукротимый лев Ислама, потому что считал нужным не только читать Книгу, но и постигать искусство войны по муртадским книгам, благо он знал английский не хуже любого англичанина. Под его началом было не меньше двадцати тысяч активных боевиков — это не считая племенные ополчения, которые подчинялись только вождям племен и воевали не за ислам, а за землю и за то, чтобы англичане оставили их в покое. Последним деянием людей Мехсуда был взрыв в автобусе в Равалпинди, когда погибло тридцать пять мухарибов[40]и даже несколько муртадов.

— Да укрепит твои стопы Аллах в твоем пути, муаллим, — сказал БайтуЛлах Мехсуд, владетельный амир и воин джихада. Странно — он, как и многие другие, не поверил во второе пришествие Махди и не намеревался говорить то, что он только что сказал. Но, прибыв сюда, он поверил и проникся и теперь был готов действовать.

— Я рад видеть здесь и тебя, Джума Намангани[41], лев Туркестана… — продолжал пророк Махди.

Этот был крепким, коренастым, заросшим бородой по самые глаза. Даже среди моджахедов он выделялся фанатизмом и исключительной жестокостью. Его люди казнили неверных и тех, кто продался неверным, распиливая их пополам на лесопилке, когда это было возможно. Сжигали заживо, когда не было времени. Брали детей за ноги и ударяли головой с размаху об стену. Высочайшим указом и сам Джума Намангани, и все его сподвижники по движениям Адолат и прочим были объявлены вне закона, но пока он был еще жив, хотя последнее покушение на его жизнь состоялось месяц назад. Пущенная с самолета управляемая ракета ударила в машину, ехавшую перед ним.

— Аллах да хранит тебя… — коротко откликнулся этот человек, не слишком-то сильно верующий, а вот сейчас отчего-то уверовавший. До глубины души.

— Позволь поприветствовать тебя, Абу Мовсад, воин Междуречья…

В отличие от всех остальных, Абу Мовсад — это была его кличка, имени не знал никто — был образованным, потому что русские муртады заставили его вместо медресе ходить в гимназию и учиться. Он мог грамотно говорить и писать по-арабски, по-русски и по-немецки, чем отличался от муджахеддинов в других местностях — те порой и имени своего написать не могли. Более того, он даже какое-то время служил в муртадской полиции, перед тем как раскаяться и встать на джихад. Сначала ему не верили, но лишь поначалу, потом он оправдал доверие вставших на джихад братьев, когда хитростью и обманом победил муртадов и вырезал целый полицейский участок, а потом вывел всех до одного моджахедов из стягиваемого русскими кольца окружения. Воистину, нет более жестокого хозяина, чем бывший раб, и нет более фанатичного праведника, чем раскаявшийся грешник. Абу Мовсад не мог быть шейхом, но его это и не интересовало. По какой-то причине его интересовал джихад, джихад и только джихад.