Валиев, уставший от ожидания, дал знак Хусейнову: тяни дверь, заходи первым. Хусейнов, держа пистолет в согнутой руке, потянул за дверную ручку левой рукой, сделал шаг вперед. Он увидел человека в разорванной грязноватой рубашке, видимо, мертвецки пьяного. Мужчина сидел на полу, в дальнем углу комнаты и, кажется, хотел подняться. Его лицо распухло от побоев, на подбородке, на рубашке кровь. Хусейнов прищурился, он старался узнать в мужчине Тимонина, виденного только на фотографиях. И не мог узнать.

Вроде похож, вроде, этот самый, – решил Хусейнов. Он сделал ещё полшага вперед, поднял пистолет, готовясь выстрелить в Тимонина. Но тут Хусейнову показалось, что линялая ситцевая занавеска, закрывающая простенок между печкой и стеной дома, дрогнула. Он повернул голову к занавеске и тут же уловил какое-то движение у себя за спиной. Инстинктивно Хусейнов сделал шаг вперед, обернулся.

Он увидел над головой блеск наточенного топора, перед собой перекошенную от злобы физиономию Попова. Дядя Коля метил в голову Хусейнова. В распоряжении азербайджанца осталось лишь короткое мгновение. Он, забыв о пистолете, успел вжать голову в плечи и наклонить корпус в сторону – только и всего.

Лезвие топора, описав в воздухе стремительный полукруг, глубоко вонзилось в плечо Хусейнова, раздробив ключицу.

Он вскрикнул от нестерпимой ослепительной боли. Хусейнов посмотрел на плечо, увидел торчащий из раны топор. Мягкие ткани плеча разошлись, из-под рубашки вылезли неровные края разрубленной ключицы. Хусейнов вскрикнул ещё громче, даже не от боли, от страха.

Рука повисла вдоль тела, пистолет выпал из ладони.

– А, сука, – ощерил зубы Попов.

Дядя Коля кипел от ярости, лицо его оставалось бледным, как застиранная простыня.

– Паскуда. Еще?

Попов потянул за топорище, выдернул лезвие из плеча. Кровь фонтаном хлынула из глубокой раны. Хусейнов зажал плечо ладонью. Испустив гортанный звук, встал на колени. Попов зарычал по-звериному, занес топор над Хусейновым. Со второй попытки он срубит с плеч чернявенькую башку кавказца.

Из– за двери выскочил Валиев. Но топор уже шел, стремительно летел вниз по намеченной траектории. Лезвие вошло чуть ниже того места, в которое метил Попов. Острие вонзилось в верхнюю часть спины, верхним концом перерубило шейный позвонок.

Валиев, держа автомат одной рукой на уровне живота, дал три коротких очереди. Расстояние между противниками было слишком мало, все выстрелы достигли цели.

Дядя Коля не успел даже охнуть.

Одна пуля по касательной задела горло, две пули прошли грудь навылет, изменили траекторию и застряли в потолке. Четыре пули вошли под ребра, превратив печень в грубый фарш. Попов дернулся всем телом, выпустил топор, рухнул на Хусейнова. Валиев опустил ствол автомата и дал короткую очередь в голову уже мертвого хозяина дома.

* * *

Те несколько коротких секунд, что продолжалась схватка, Семен стоял за занавеской, выбирая момент, когда броситься вперед. Он слышал крики, стоны, выстрелы, но не имел полного представления о том, что происходит в комнате с другой стороны занавески. Он осторожно сдвинул пальцем край занавески на сторону, одним глазом заглянул в комнату.

Валиев стоял спиной к Семену, на расстоянии трех шагов. Он опустил вниз дуло автомата и, кажется, собирался ещё раз пальнуть в дядю Колю. Но передумал, поднял автомат и направил ствол на сидевшего в углу Тимонина.

– Это ты Тимонин? – спросил Валиев.

В этом избитом человеке, одетым в разорванную кровавую рубаху, он, как и Хусейнов, старался узнать свою мишень.

Тимонин, закряхтев, поднялся с пола. Пол уходил из-под ног, вставал на дыбы. Тимонин шатнулся из стороны в сторону, чтобы сохранить равновесие, взмахнул руками. В его голове, как и пять минут назад, гудел мушиный рой, он не слышал слов Валиев. Бригадир повторил вопрос.

– Кто я? – переспросил Тимонин и сделал пару осторожных шагов вперед. – Я?

– Ну, ты, кто же еще.

Валиев положил палец на спусковой крючок. Семен, не дыша, наблюдал за кавказцем, выбирая момент для нападения. Ждать дальше – слишком опасно решил Семен. Он рванул занавеску в сторону, шагнул вперед, рассчитывая нанести удар в спину, так, чтобы нож вошел под ребра снизу. Гнилая веревка, державшая занавеску, оборвалась. Ткань упала вниз, заплела ноги. Семен неловко дернул ногой, стремясь сбросить с себя занавеску.

Эффект неожиданности был потерян. Валиев повернулся на звук, отступил назад. Он видел незнакомого дюжего мужика с финкой в руке, готовящегося к удару. Не раздумывая, Валиев нажал на спуск.

Автоматная очередь перерезала тело Семена на уровне груди, сбила его с ног. Он повалился задом на пол, выпустил нож, в предсмертной агонии зачем-то попытался сбросить с себя занавеску. Валиев добил Семена выстрелами в лицо.

* * *

Тимонин пришел в тихое бешенство. На его глазах только что без всякой причины убили многодетную мать. Пусть бабу непутевую, пьющую, гулящую, распускающую тяжелые кулаки, но все-таки человека, подарившего жизнь стольким детям… Он нагнулся, подхватил с пола вилку из нержавейки. Другого оружия под руку не подвернулось.

Тимонин бросился вперед, как бык. Он оттолкнулся ногами от пола, вытянулся в мощном зверином прыжке. Валиев все-таки успел повернуть ствол в сторону нападавшего. Успел нажать на спусковой крючок. Но вместо выстрела – сухой щелчок. Все патроны он уже расстрелял. Валиев попытался ударить Тимонина цевьем автомата по голове, но не успел размахнуться.

В следующую секунду налетевший, как ураган, Тимонин вонзил стальную вилку в плечо Валиева. Сшиб бригадира грудью, повалил на пол. Бесполезный автомат отлетел в сторону. Валиев сумел выдернуть столовый прибор из своего плеча, попытался вилкой проткнуть нападавшему глаз, но не достал до лица. Лишь зубцами вилки расцарапал Тимонину голую грудь.

Противники покатились по полу. Тимонин был тяжелее и опытнее Валиева, быстро овладел инициативой. Оседлал бригадира, мертвой хваткой вцепился в его горло, с силой сжал пальцы на шее. Валиев захрипел. Его глаза готовы были вылезти наружу или просто взорваться. Он бил ногами, мычал, дергал головой, слабея с каждой секундой.

– Пусти, пусти, – еле выдавливал из себя Валиев. – Пус…

Тимонин оторвал руки от горла ослабевшего противника. Один за другим занес тяжелые кулаки и вырубил Валиева в три удара. Тимонин встал на ноги, поскользнулся в луже крови и чуть снова не упал.

Он, пошатываясь, отошел к окну, поставил на ножки уцелевший стул. Кажется, стало легче. Голова больше не гудела. Присев к столу, он поднял с пола бутылку, сделал три последние глотка из горлышка. Тимонин поморщился, огляделся в поисках закуски, но ничего съедобного на столе не обнаружил.

Тогда он поднял с пола раздавленный чьей-то ногой кусок черствого хлеба и огурец с вылезшими наружу желтыми семечками. Снял с огурца прилипший волос, слизал семечки, сунув закуску себе в рот, поморщился. Вырви глаз огурец, совсем кислый.