Обшарив дом сверху донизу, мы сразу поймем: внимания заслуживают лишь те комнаты, в которых собственно и жила маркиза, ее, так сказать, личные апартаменты.

Если кто и являлся к ней в дом в последние годы жизни, то принимала она гостя обычно прямо в спальне, одетая в черное бархатное платье в цветочек или – в тех случаях, когда визитер оказывался уж очень важным лицом, – в наряд из лилового бархата, отделанный золотым галуном, поверх которого было некое подобие камзола из той же материи, но на этот раз усеянной королевскими лилиями, а иногда, если было холодно, на плечи накидывался еще и черный атласный, весь расшитый капот[88]. Почти все время проводившая взаперти в этой своей спальне, даже и пищу принимая только там, она выходила на улицу лишь для того, чтобы сделать совершенно необходимые покупки, и тогда в красивую карету, обитую изнутри темно-красным бархатом с вышивкой, запрягались две гнедые лошади.

Маркиза вполне довольствовалась уединенной жизнью в спальне, где все было устроено для наибольшего удобства. Между восемью панно, представлявшими собой фламандские гобелены, на стенах в качестве драгоценных украшений были развешены лазуритовый крест, две серебряные кропильницы, яшмовая и хрустальная пластины, обрамленные золотом с бирюзой (на одной было выгравировано изображение Пресвятой Девы, на другой – святого Карла), три картины религиозного содержания и четырнадцать портретов боготоворимых хозяйкой дома людей: короля Генриха IV и его детей, нарисованных в младенчестве – будущего Людовика XIII, Гастона Орлеанского, юных Мадам[89]Елизаветы, Мадам Генриетты-Марии и Мадам Кристины Французских, а также герцога Савойского, королевы Луизы, вдовствующей герцогини де Гиз и принцессы де Конти. Над камином висело серебряное бра, рядом, на специальных стеллажах, выстроились, словно в витрине своеобразного музея, драгоценные шкатулки и четыре ковчежца, сверкающих золотом, эмалями и бриллиантами. На мраморной полке камина стояли довольно любопытного вида хрустальные кубки с орнаментом из овальных выпуклостей на высоких золотых ножках, тут же лежал индийский орех, преобразованный в кувшинчик для воды и весь усыпанный серебряными звездочками. А посреди всего этого великолепия тикали массивные часы из меди, выполненные в виде парусника.

Меблирована эта веселенькая комната была двумя ореховыми столами; брезентовой складной кроватью – со спускающимся на нее сверху пологом из темно-коричневых саржевых занавесок; обитым красной саржей стулом с отверстием; несколькими скамеечками, табуретами и креслами, перетянутыми мало подходящими для того, чтобы можно было считать их гарнитуром, тканями. Все это было отнюдь не гармонично, все это выглядело бы довольно убого, если бы два изящных немецких кабинета на ореховых ножках и изумительно красивый сундук, разукрашенный серебряными листьями, не выделялись среди разномастных предметов и не выводили обстановку за пределы посредственного вкуса.

Отодвинув зеленую шерстяную портьеру, мы можем проникнуть в гардеробную маркизы: просторную комнату, почти зал, украшенный овернскими гобеленами с изображением растений и позволявший разгрузить тесную спальню. Ширма из дамаста прикрывала камин. Из мебели здесь были только два дубовых шкафа и два стула с дыркой, обитых один лиловым бархатом, а другой синей саржей. В одном из углов, за драпировкой, прятались изготовленные из массивного серебра предметы, служившие для интимного пользования: ночной горшок, плевательница, таз для мытья ног, грелка для согревания постели. Уход за всей этой утварью обеспечивала горничная нашей героини.

Вот и все, что мы заметили бы достойного внимания, зайдя в домик маркизы после ухода нотариусов. За исключением нескольких ценных предметов, уж точно не обнаружили бы никаких следов роскоши. А ведь старушка, если б пожелала, вполне могла бы украсить и облагородить надлежащим образом обстановку, в которой жила. Для этого достаточно было бы вытащить из гардеробной, из четырех имевшихся у нее шкафов, из сундуков и кабинетов те запасы, что буквально переполняли их. Как понять – из духа покаяния или из скаредности она спала на брезентовой «раскладушке» с грязно-коричневыми занавесками, когда поблизости стояла никем не занятая удобная кровать с высокими колонками, когда в скрыне покоились одиннадцать пологов из вяло-розовой и оранжевой тафты, из белого атласа, из коричневого узорчатого дамаста и других красивых тканей с шелковой, золотой и серебряной бахромой? Почему бы ей было не перетянуть все свои дырявые стулья, которые, кажется, играли весьма важную роль в ее жизни, использовав имевшиеся у нее в изобилии богатые ткани, главным образом зеленоватую тафту, которая сделала бы их такими приятными для взгляда? Почему было не накрыть столы вместо убогого зеленого сукна новенькими турецкими коврами? И вот еще вопрос: отказалась ли она с годами от того, чтобы носить свои «безделушки»? Неужели только для хранения взаперти в ящиках своих кабинетов она приобретала столько драгоценных камней, семь колец, три нательных креста, кучу серег с подвесками, явно вышедший из рук искусного ювелира пояс, четки, пять пар часов, дорогие коробочки и шкатулочки, всякого рода «мелочи», все сплошь золотые и усыпанные бриллиантами, стоившие более 6 000 ливров?[90]

Мадам де Монгла, как позволяет думать вся линия ее поведения в целом, не жила, а существовала, была почти затворницей, отшельницей, прозябала вдали от общества, в котором блистала когда-то. Она отдавала большую часть времени делам, вела гроссбух, где учитывала доходы и расходы, активно наводила справки в поземельных росписях и грудах всяких иных бумаг. Иногда она перечитывала какой-нибудь из сорока томов, составлявших ее библиотеку: то «Жития святых», то Библию, то Плутарха, то святого Франциска Сальского[91]. Иногда она играла со своей компаньонкой партию-другую в шашки. Ежедневно она уединялась в своей часовне, где молилась, перебирая четки, сделанные из золотых «зернышек», молитвы она возносила либо Пресвятой Деве, либо святому Франциску, которого считала своим божественным покровителем. И не было для маркизы более благодатного места, места, где она могла найти истинное отдохновение, чем эта тихая часовенка с алтарем, украшенным узорчатой тканью, с серебряными распятием и светильниками, стоявшими на фоне желто-красных ковров, по которым были развешены тридцать пять написанных на мраморных и деревянных досках картин, представлявших собою эпизоды «священной истории» или образы Избранных. По воскресеньям приглашенный из соседнего храма священник служил здесь мессу, ему предоставлялись для этого епитрахиль и фелонь из дамаста, а также серебряный потир – литургический сосуд для освящения вина и принятия причастия.