Такое исключительное почитание правил практически ради самих правил пронизывает немецкую финансовую систему, как и всю жизнь в Германии. Оказывается, стало известно о том, как в июне 2007 г., как раз накануне краха, немецкая перестраховочная компания Munich Re организовала прием в честь своих лучших клиентов. Хозяева предлагали не только куриный ужин и соревнования по гольфу на ближайший к лунке удар, но и кутеж с проститутками в бане. Конечно, в финансовых кругах, как среди крупных, так и мелких игроков, такая вещь не редкость. Удивительно было то, как немцы организовали это мероприятие. Проституток пометили белыми, желтыми и красными лентами, чтобы знать, кому какая предназначена. После каждого полового акта жрице любви ставили на руку печать, дабы все знали, сколько раз ею пользовались. Немцам нужны были не просто проститутки: они хотели, чтобы все шло по правилам.

Возможно, из-за своей безмерной любви к официальным финансовым правилам немцы особенно сильно запали на ложную идею, которую эти правила породили: что существует такая вещь, как безрисковый актив. В конце концов, рейтинг ААА предполагал «безрисковый актив». Однако такой вещи, как безрисковый актив, не существует. Актив потому и приносит доход, что несет риск. Но идея безрискового актива, пик популярности которой приходится приблизительно на конец 2006 г., захватила инвестиционный мир, и сильнее всего клюнули на эту удочку немцы. Я тоже об этом слышал – от сотрудников фирм с Уолл-стрит, которые имели дело с немецкими покупателями облигаций. «Все дело в немецком менталитете, – сказал мне один из них. – Они говорят: “Я проверил, они удовлетворяют всем требованиям. Риска нет”. Форма ставилась выше содержания. Вы работаете с немцами, а они – как бы получше выразиться – не ладят с риском от природы. Они генетически предрасположены к тому, чтобы все испортить». Если облигация внешне выглядела чистой, немцы позволяли ей испачкаться внутри до такой степени, до какой сумела это сделать Уолл-стрит.

Теперь Ретиг хочет подчеркнуть: то, что было внутри, не имеет значения. IKB нужно было спасать, что и было сделано государственным банком 28 июля 2007 г. При капитале примерно в $4 млрд он потерял более $15 млрд. Когда он потерпел крах, немецкие СМИ захотели узнать, сколько американских низкокачественных облигаций нахватали эти немецкие банкиры. Генеральный директор IKB Штефан Орт-зайфен публично заявил, что IKB практически не держал никакие низкокачественные облигации – за что, собственно, и был обвинен во введении инвесторов в заблуждение. «Он сказал правду, – говорит Ретиг. – Он думал, что не держал низкокачественных бумаг. Они не могли дать точных цифр по низкокачественным облигациям, потому что сами их не знали. Системы мониторинга IKB не различали низкокачественные и качественные ипотечные продукты. Вот поэтому так все и произошло». По словам Ретига, еще в 2005 г. он предлагал построить систему для более точного выяснения, какие кредиты стоят за сложными облигациями, которые они покупали у фирм с Уолл-стрит, но руководство IKB не хотело тратить на это деньги. «Я сказал им: “У вас есть портфель на $20 млрд, вы делаете по $200 млн в год, а мне отказываете в $6,5 млн”. Но они все равно отказались».

В ТРЕТИЙ РАЗ ЗА ВСЕ это время мы пересекаем незримую границу и в течение 20 минут пытаемся понять, где находимся: в Восточной или Западной Германии. Шарлотта родилась и выросла в восточногерманском городе Лейпциге, но, как и я, не знает, на какой мы сейчас территории. «Теперь это трудно понять, можно только спросить кого-нибудь, – говорит она. – Им нужно поставить указатель». Территория, некогда изуродованная траншеями, колючей проволокой и минными полями, выглядит теперь как слабо пересеченная местность. По крайней мере снаружи все идеально чисто. Где-то поблизости от этой бывшей границы мы останавливаемся на заправке. Три колонки стоят в узком туннеле: невозможно ни маневрировать, ни разминуться с другим автомобилем. Трем водителям приходится одновременно наполнять баки и одновременно выезжать, стоит одному замешкаться, остальным придется его ждать. Никто из водителей не мешкает. Немецкие водители обслуживают свои автомобили с ловкостью механиков «Формулы-1». Именно из-за архаичности сооружения Шарлотта решает, что мы, должно быть, еще в Западной Германии. «В Восточной Германии вы уже не увидите таких бензоколонок, – говорит она. – В Восточной Германии все новое. Она также утверждает, что может по внешнему виду определить, из какой части Германии тот или иной человек, особенно если это мужчина. «Западные немцы намного более гордые люди. Они стоят прямо. Восточные немцы более склонны к сутулости. Западные немцы считают восточных ленивыми».

– Восточные немцы – это греки в Германии, – говорю я.

– Осторожнее, – отвечает она.

Из Дюссельдорфа мы едем в Лейпциг и там садимся на поезд, который везет нас до Гамбурга, где мы собираемся посмотреть борьбу в грязи. По пути она развлекает меня поиском фекальных признаков в родном языке. «Kackwurst – это фекалии, – произносит она скрепя сердце. – Буквально это переводится как “колбаска из дерьма”». И это ужасно. Когда я вижу колбаски, не могу думать ни о чем другом». Она на минуту задумывается. «Bescheissen означает “обосрать”, Klugscheisser – “умник сраный”».

– Если у вас много денег, – продолжает она, – про вас говорят, что вы Geldscheisser, т. е. “срете деньгами”». Она вспоминает еще несколько примеров на эту тему и поражается их обилию, затем произносит: «А если вы оказались в плачевном состоянии, то говорите: “Die Каске ist am dampfen”, т. е. “я в полном дерьме”». Она останавливается, понимая, что подбрасывает доводы в пользу теории немецкого национального характера.

– Это же просто слова, – говорит она.

– Конечно, – отвечаю я.

– Это еще ничего не значит.

За Гамбургом мы останавливаемся пообедать на ферме, владельца которой зовут Вильгельм Неллинг. Он немецкий экономист, ему за 70, но прыть как у молодого. У него точеные черты лица и серебристая седина аристократа, а вот голосовые связки как у фаната с задних рядов. «Греки хотят, чтобы мы платили за их обед, – рокочет он, показывая мне свой козий загон. – Вот почему они устраивают беспорядки на улицах! Бааа!» В то время, когда обсуждалась идея перейти на евро, Неллинг был управляющим Bundesbank. Когда дискуссия вышла на серьезный уровень, он стал резко выступать (и выступает по сей день) против евро. Он написал мрачный памфлет под названием «Прощай, немецкая марка?» (Goodbye to the Deutsche Mark?), затем еще один, более декларативный, который назывался «Евро – путешествие в ад» (The Euro: A Journey to Hell). В попытке оспорить закономерность введения евро на конституционной основе он вместе с тремя другими известными немецкими экономистами и финансовыми лидерами возбудил судебное дело, которое до сих пор ходит по инстанциям. Как раз перед тем, как немецкую марку вывели из обращения, Неллинг пытался убедить Bundesbank, что им следует сохранить все банкноты. «Я сказал: “Не уничтожайте их в шредере!”» Теперь речь его наполняется пафосом, и он выскакивает из кресла в гостиной своего дома. «Я сказал: “Соберите их в связки и на всякий случай сохраните!”»

Он понимает, что слишком увлекся: ввязался в напрасное и бессмысленное дело. «Разве можно все вернуть? – говорит он. – Мы знаем, что не можем этого вернуть. Если они скажут: “Ну, хорошо, мы были неправы, вы были правы”, то что прикажете делать? Это вопрос на сто тысяч миллионов долларов». Он думает, что знает, что следует делать, но не думает, что немцы способны это сделать. Идея, которую он предложил вместе с другими инакомыслящими немецкими экономистами, заключается в том, чтобы разбить Европейский союз на две финансовые зоны. Один вид евро мог бы служить резервной валютой для таких стран-неплателыциков как Греция, Португалия, Испания, Италия и т. д. Основная валюта могла бы использоваться в «однородной группе стран, т. е. стран, на которые можно положиться». Он перечисляет эти надежные страны: Германия, Австрия, Бельгия, Нидерланды, Финляндия и (он секунду колеблется) Франция.