Ему хотелось обсудить всю ситуацию. Ему хотелось посмотреть на нее с самых разных сторон. Однако он обнаружил, что единственным человеком, с которым ему хотелось бы поговорить о том, что с ним происходит, оказалась Бекка Кинг. А с ней он говорить никак не мог.

* * *

Спустя два дня ему наконец-то сняли гипс. А еще через два дня Кортни предложила после школы поехать в кафе, расположенное далеко в лесу к западу от Лэнгли. «Кафе Мукилтео» специализировалось на жарком, выпуская на улицу облака со странным запахом подгоревших тостов, а поскольку без машины туда добраться было непросто, то в лесном кафе обычно не толпились школьники.

– Давай отметим твою ногу, – предложила она. – Уверена, что ты рад был избавиться от гипса.

Он согласился – и когда они приехали в кафе, окруженное лесом, то оказались там одни. Они сделали заказ и устроились у одного из широких окон, выходивших на деревья. Разговор начала Кортни.

Она сказала:

– На самом деле мне вроде как хотелось с тобой поговорить. В смысле – не только о том, что рада насчет твоей ноги.

– Ладно, – настороженно ответил он и стал ждать продолжения.

– Просто… ну, я увлеклась. В тот момент мне казалось, что я все делаю правильно. Понимаешь, я решила, что тебе это понравится. Но… ясно, что я ошиблась.

Деррик помешал свой горячий шоколад. Ему не особенно хотелось что-то пить, но было неловко занимать в кафе место, ничего не покупая – вот он его и взял. Лучше бы он выбрал что-нибудь из еды. У него в животе бурчало. Хотелось бы чем-то успокоить желудок. Однако ее слова немного его успокоили: они заставляли думать, что она наконец-то начала что-то понимать насчет обсуждения их личных отношений в присутствии посторонних ребят.

Он сказал:

– Спасибо за понимание, Корт. Видишь ли, дело не в том, что я не молюсь. И не в том, что я не хотел бы, чтобы ты молилась. Но когда ты сказала им о том, что мы…

– Господи! Постой! – Она села прямее. – Ты решил, что я говорю о молитвенном кружке?

– А что, нет?

– Нет. Я по-прежнему считаю… – Она перевела взгляд на свой кофе, а потом – на тарелку. Она заказала теплую булочку – и теперь съела кусочек. Он последовал ее примеру, но ему показалось, что эта булка похожа на пересушенные опилки, посыпанные сахаром. Кортни сказала: – Ну, это неважно. Я говорила про цветы.

«О!» – мысленно вздохнул он. Значит, без оправдания «я же парень» не обойтись. Он сказал:

– Извини насчет этого, Корт.

– Насчет чего?

– Ну, ты же понимаешь. Я послал тебе всего две. Ну, что мне сказать? Я – парень. Иногда мы не задумываемся…

– Дело не в этом, – прервала она его. – Ну, не совсем. Вопрос не просто в том, что я послала тебе тридцать семь. Я пошла вразнос, вроде как совсем с ума сошла. Я вроде как понимала, что глупо посылать тебе столько цветов, но все равно послала. Я думала… Мне казалось, что тебе будет радостно, наверное… В смысле – получить столько цветов и записок от меня.

– Но так оно и было! – заявил он чересчур поспешно.

Она скептически на него посмотрела.

– Нет, не было.

Тут он немного ощетинился:

– И что заставило тебя так подумать?

– Потому что ты их с собой не взял. Когда ты вышел во двор, что ты с ними сделал? Выбросил? Или кому-нибудь отдал? Ты хоть прочел мои записки? То есть это неважно, только… То есть мне не надо было посылать тридцать семь. Ты, наверное, чувствовал себя как… Ох, не знаю. Но когда их принесли, тебе, наверное, захотелось сквозь землю провалиться.

– А вот и нет, – возразил он. – Это было круто. Правда.

– Не верю, – сказала она. – Так что ты с ними сделал?

«Попался!» – подумал он, глядя в окно. Оказалось, что на лесных деревьях уже появились туго скрученные красные почки будущих листьев. Со временем они превратятся в зеленую стену. За такой стеной можно спрятаться, решил он. Идея спрятаться казалась сейчас очень привлекательной. Он признался:

– Убрал в шкафчик.

Она переспросила:

– Ты спрятал тридцать семь гвоздик в шкафчик? Ты хоть записки прочел?

– Конечно, прочел!

– Тогда почему ты мне про них ничего не сказал? Почему ты о них… даже не упомянул?

«А вот это, – понял Деррик, – очень хороший вопрос». Это подводило его прямо к тому голосу души, который не давал ему покоя. Ему хотелось бы иметь хороший ответ на этот вопрос, но ничего придумать он не смог и потому сказал:

– Не знаю. Мне показалось… Я не уверен…

– В чем? Во мне? В нас? Деррик, что происходит?

– Эй, ну ты же знаешь, как я к тебе отношусь!

– Мне казалось, я знаю. И мне казалось, что ты гордишься тем, что мы с тобой вместе.

– А я горжусь. – Но даже он сам различил в своем голосе недовольство. Почему ее вполне уместные вопросы создают у него впечатление, будто на него нападают? Он добавил: – Послушай, извини, что я не носил те цветы с собой. Наверное, я мог бы. Или мог бы взять хотя бы часть. Не знаю, почему я этого не сделал. Не сделал, и все.

Кортни негромко возразила:

– Обычно люди знают, почему они что-то делают. Или чего-то не делают.

Он снова ощетинился.

– Может, ты и знаешь, – раздраженно бросил он.

– Может, в глубине души ты тоже знаешь. Может, ты не хочешь сам себе признаваться, но знаешь. Надеюсь, ты с этим разберешься.

Она отпила немного кофе и, последовав его примеру, стала смотреть в окно.

Деррик попытался придумать, о чем им теперь говорить. А потом попытался понять, почему он пытается что-то придумать. А потом поймал себя на том, что разглядывает надетый на нее джемпер с треугольным вырезом – и нежную кожу у пьянящего сладкого местечка у нее между грудями. Ему захотелось дать самому себе хорошего пинка. «Говори с ней, – приказал он себе. – Скажи что-нибудь, будь кем-то».

Он сказал:

– Иногда я просто не знаю тех вещей, которые, наверное, должен был бы знать. Иногда мне кажется, что я и не ребенок, и не взрослый, а застрял на полпути. Словно запутался в паутине, которую сплел не я, и оказался в ловушке. Вот что со мной сейчас. Понимаешь, что я хочу сказать?

Пока он говорил, она смотрела в окно, но когда он замолчал, то повернулась к нему.

– В ловушке, – повторила она. – Наверное, это неприятное чувство, да?

Больше она ничего не добавила, но по ее тону он догадался, что она неправильно его поняла. По крайней мере, именно так он сказал себе в тот момент. Но ближе к ночи, когда он сидел один и она написала ему: «Я так тебя люблю! Хочу, чтобы это было твоим», в сопровождении изображения, которого ей никому не следовало бы посылать, он уже не был в этом так уверен.