что я не собирался на ней жениться, да и вообще… Она мне не нравилась — это во-первых, о чем я не сказал сегодня. Да и потом у нее была дочка непонятно от кого, очень противная девочка, которая вышла замуж за целеустремленного бандита Оборванцева. А еще Татьяна говорила «волнительный» вместо «волнующий», считая, наверное, что так более изысканно звучит.

— Сейчас многие так говорят, — напомнил Николай, — даже на телевидении.

— Так безграмотность сейчас из всех щелей наружу лезет. Экономикой руководят воры и спекулянты, наукой — недоучки и компиляторы, культурой — извращенцы и бездарности, армией…

— Мы пришли, — прервал писателя Францев и показал на незатворенную калитку.

Собачка проскочила во двор и бросилась к крыльцу.

— На всякий случай интересуюсь, — прошептал Карсавин, — у вас оружие при себе?

— Зачем? — так же шепотом ответил Николай.

Карсавин пожал плечами, а потом так же тихо сообщил:

— Если что, то у меня есть финка.

Они вошли на двор, поднялись на крыльцо, где Лушка, встав на задние лапы, передними царапала дверь. Францев постучал в дверь, потом приоткрыл ее и крикнул в дом:

— Елизавета Петровна, это участковый. Я привел вашу собаку.

Никто не отозвался. Николай посмотрел на писателя, и тот вздохнул и сказал:

— Не нравится мне это молчание.

— Типун вам на язык! — не выдержал участковый.

Он вошел в дом, а следом проскочил и Карсавин. В гостиной стоял полумрак: светилась лишь одна потолочная лампочка. Карсавин подошел к барной стойке, а Николай остановился возле лестницы, ведущей на второй этаж. Собачка сделала круг по гостиной, снова выскочила в прихожую и начала царапать дверь, требуя, чтобы ее выпустили.

— Надо позвонить ей, — наконец сказал Иван Андреевич.

Францев кивнул, удивляясь тому, что не догадался это сделать раньше. Достал телефон и набрал номер. И тут же раздалась мелодия из лежащего на барной стойке аппарата.

— Похоже, девушка спешила куда-то или к кому-то, — сказал писатель, показывая на барную стойку, — в наше время никто из дома не выходит без телефона.

— Что вы там про финку говорили? — вспомнил участковый.

Карсавин расстегнул брючный ремень и снял с него чехол с ножом. Протянул Николаю.

— Шикарная вещь! Финка НКВД образца 1934 года! Новодел, конечно, но безотказная штука. Я осенью купил бараний бок неразделанный, так ребрышки отрезал легко, без особого нажима, как спички. Металлическую консервную банку пополам разрезал без особого труда. Не просто так финка холодным оружием считается.

Францев достал нож из ножен.

— Вещь хорошая, конечно, — согласился он, — но финские ножи уже почти тридцать лет холодным оружием не являются. Так что они разрешены к хранению и ношению. Вам-то зачем финка нужна?

— Прошлым летом по случаю купил. В город выехал, поставил машину у станции метро. Не успел выйти, как мужик подвалил, показал мне нож и предложил купить. Я и купил зачем-то. Два раза сходил с ним за грибами.

— А сейчас зачем на ремень повесили?

— Это я не сейчас, еще осенью повесил, так он там и болтается. Я брюки эти снова надел…

Иван Андреевич шагнул в сторону и начал рассматривать фотографии на стенах, которых было множество.

Николай потрогал лезвие.

— Зачем так наточили? — спросил он. — Так недолго и случайно порезаться.

— Странное ощущение, — словно не слыша вопроса, произнес писатель, — тут на всех фотографиях Эдик запечатлен. Его самого на свете уже нет, а его изображение глядит на нас и улыбается.

Николай вставил финку в ножны, а те положил на барную стойку. Подошел к окну и задернул штору.

— Никогда не думал, что в жизни и на фото люди выглядят по-разному, — продолжал размышлять вслух писатель. — Я, конечно, не был близко знаком с Эдуардом, но мне казался он каким-то не пришибленным, но приземленным немного, как будто придавленным чем-то. Здоровался при встрече и проходил мимо, словно и не ждал внимания к себе, с разговорами не приставал…

— Просто скромный мужик и все, — сказал Францев, подойдя к Ивану Андреевичу.

— А теперь взгляните на фото: совсем другой человек — счастливый, улыбчивый, — произнес Карсавин, показывая рукой на снимки.

— Все фотографии старые, — заметил Николай.

— Но все равно характер человека так не меняется. На всех фотках — раскованный удачливый молодой человек, хорошо одетый, на фоне дорогих авто…

— Все машины разные, — усмехнулся участковый, — так что это не его тачки. Вот он за рулем «Мерседеса» S-класса; рядом на пассажирском сиденье какой-то парень. Эдику просто позволили сфотографироваться в роскошном автомобиле. Скорее всего, тот парень и есть настоящий водитель. Хотя он слишком молод для такой машины. Тот парень, вероятно, водитель и работает на хозяина авто.

— Согласен, — кивнул писатель и, приблизившись к снимку, начал разглядывать его.

— А вам не кажется, что водитель похож на Оборванцева? То есть на молодого Сеню Оборванцева.

— Вполне возможно, — согласился Николай, — хотя мне сложно судить, потому что я не знал его в то время.

— Определенно похож, — не мог успокоиться Иван Андреевич, — как раз в такой машине он возил Таню Курицыну и ее маму. Мне даже помнятся его сапожки. Знаете, такие, со скошенным каблучком.

— Здесь не видны его сапоги.

— Нет-нет, я хорошо помню: видите, он в рыжей кожаной курточке, и сапожки были из такой же козьей кожи. Если это Оборванцев, в чем я уже не сомневаюсь, то, значит, наш Эдик в былые годы с ним приятельствовал.

— Вполне возможно, — согласился Францев. — Но здесь в поселке они не общались. Все выглядело так, будто они не знакомы друг с другом. Мне даже помнится, что в его телефонной книжке не было номера Семена Ильича. Зато с Беатой он, как вы уверяете, знаком и даже угрожал ей.

— И это удивительно, — вспомнил писатель, — может, в этом и разгадка. У Эдика были какие-то отношения с Беатой, о которых не знал ее муж. Я не говорю о любовных отношениях, хотя в прошлом всякое могло случиться, все что угодно, и потому пути Эдика и Сени разошлись. Как вы думаете?

— Сложно сказать, — отозвался Францев, продолжая рассматривать фотографии на стенах. — Но я признаю, что это и в самом деле удивительно. Сотрудник следственного комитета Егоров уверен, что они не знакомы: он даже был в этом доме, и если бы взглянул на стены, то убедился бы в обратном. Хотя мне никто не обязан был докладывать об этом. Но следователь Егоров сказал бы, да и Павел тоже уцепился бы за такую возможность.

— Точно они дружили, — уверенно произнес Иван Андреевич, — потому что это не единственная фотография, на которой они вместе.

— Похоже на то, что вы правы, — согласился Францев.

— И теперь оба они