Энглтон, должно быть, спрашивал себя: если Британия могла так систематически манипулировать восприятием Германии, то не использовал ли Советский Союз обман уже стратегического масштаба, чтобы ввести Запад в заблуждение относительно своих истинных враждебных намерений? Он убедил себя, что ответом должно быть «да», и что этот процесс начался еще в первые дни после русской революции. С его точки зрения, Москва также должна была использовать двойных агентов – офицеров советских разведывательных служб, притворяющихся перебежчиками, для распространения дезинформации и отправки западных контрразведчиков в погоню за несуществующими шпионами, тогда как настоящие предатели продолжали беспрепятственно передавать американские секреты Москве. Это мнение по понятным причинам было подкреплено знанием Энглтона об успехе советского атомного шпионажа в США, направленного на получение информации о Манхэттенском проекте по разработке и созданию первой атомной бомбы.

После войны, будучи штабным офицером директора ЦРУ по операциям за рубежом, Энглтон возобновил свою тесную дружбу с Кимом Филби, уже высоко ценимым представителем МИ-6 в Вашингтоне, которого тогда подавали как будущего шефа секретной службы. Во время их еженедельных попоек Энглтон свободно делился многими оперативными секретами ЦРУ. Представьте себе его шок, когда в 1951 году он узнал, что ФБР считает (и правильно) Филби – его военного наставника, наперсника и собутыльника – советским двойным агентом[109]. Вероятно, этот шок вывел Энглтона из состояния критического скептицизма, подобающего офицеру контрразведки, в состояние бреда. Его страсть к работе превратилась в нездоровую одержимость. После того, как предположение о существовании генерального плана по обману Запада со стороны советского паука окончательно утвердилось в его голове, он должен был следовать собственному мнению: большая часть той информации о деятельности СССР, которая считалась западной разведкой верной, на самом деле, как и результаты британской «двойной игры», была результатом обмана. У этого советского паука, продолжающего плести московскую паутину обмана, должно было быть лицо Филби – вероятно, так представлял его себе Энглтон[110].

История Энглтона наглядно иллюстрирует, как может возникнуть конспирологическое мировоззрение. Вероятно, конкретной причиной его одержимости было предательство со стороны Филби, усиленное условиями большой секретности, которые окружают охоту на шпионов. Вера в великий советский план облегчала душевную боль от поступка Филби и смягчала его чувство вины за собственную доверчивость. Безжалостное и целеустремленное преследование Энглтоном шпионов после этой истории было бы для него процессом глубокого восстановления.

Но история на этом не закончилась. Дальнейшее развитие событий доказывает, что суждения становятся все более искаженными, как только они попадают в конспиративную петлю. В 1954 году Энглтон был назначен начальником штаба контрразведки ЦРУ, и этот пост он занимал в течение 20 лет. В 1961 году он увидел большие возможности в лице предателя – майора КГБ Анатолия Голицына, хотя тот не был большой добычей в плане контрразведывательной информации. У него было завышенное представление о себе (он требовал, чтобы ему организовали встречу с президентом Кеннеди) и сильно преувеличенное представление о возможностях КГБ по обману врагов, намекая на советских агентов, действующих внутри ЦРУ. Однако для Энглтона Голицын оказался прямо-таки окном в умозрительный генеральный план паука-КГБ. Эти двое играли друг с другом, причем Энглтон жадно внимал фантазиям Голицына, а Голицын использовал внимание Энглтона, чтобы казаться более важным перебежчиком.

Вопреки всем основным правилам безопасности Энглтон разрешил Голицыну изучить досье ЦРУ на тех американских офицеров, кто мог бы соответствовать характеристикам крупного шпиона, работающего внутри ЦРУ. Голицын помог Энглтону опознать нескольких подозреваемых, чья карьера была заторможена без их ведома. Энглтон поверил предупреждениям Голицына, что в глазах Москвы его значение как изменника таково, что они не только пошлют убийц, чтобы уничтожить его, но еще и двойных агентов в роли перебежчиков с инструкциями убедить США, что Голицыну и его взглядам нельзя доверять. В результате, когда с этого момента советские перебежчики предлагали американцам свои услуги, с ними нужно было обращаться как с долгоносиками КГБ: раскрыть, не доверять их информации и уничтожить любой ценой.

По несчастливому стечению обстоятельств через два года к американцам перебежал еще один офицер КГБ. Подполковник Юрий Носенко по характеру службы кардинально отличался от Голицына. У него были хорошие связи в Москве, он был собутыльником генерала, возглавлявшего Главное управление внутренней безопасности КГБ, и обладал немалым числом подлинных секретов советской контрразведки, которые мог раскрыть. Носенко служил в подразделении по наблюдению за американскими чиновниками в Москве и сообщил о том, как КГБ удалось проникнуть в посольство США в Москве. Его первоначальная информация также привела к раскрытию крупной шпионской сети внутри армии США и разоблачению клерка в британском Адмиралтействе, завербованного КГБ путем шантажа (дело «Вассала»).

Что сделало появление Носенко еще более своевременным, так это его информация о том, что он лично видел досье КГБ на Ли Харви Освальда, арестованного ФБР за убийство президента Кеннеди, но убитого владельцем техасского стриптиз-клуба Джеком Руби. Многие в США видели в убийстве Кеннеди «руку Москвы», что советская сторона решительно отрицала. Рассказ Носенко выглядел правдоподобным и потому, что бывший морской пехотинец США Освальд действительно предлагал свои услуги Советскому Союзу несколько лет назад. Однако КГБ, придя к выводу о его психической неуравновешенности, отказался от дальнейших контактов с ним.

Энглтон убедил следователя, работающего с Носенко, что он и есть тот самый двойной агент, появление которого предсказывал Голицын, засланный, чтобы мутить воду. Если из рассказа Носенко становилось очевидно, что никакого советского участия в убийстве Кеннеди не было, то требовалось доказать, что все обстояло ровно наоборот. Поэтому Энглтон поручил ЦРУ заключить Носенко в тюрьму на одном из своих объектов в США. Они подвергли его принудительному допросу для получения признания в том, что он является двойным агентом. Носенко отбыл несколько лет в изоляции в специально построенной бетонной камере, впроголодь и без доступа даже к чтению.

Но даже доведенный практически до безумия, Носенко настаивал на том, что его информация достоверна. И она не была вымыслом – Носенко говорил правду.

Хотя Энглтон никогда не отказывался от своей веры в великий советский заговор, иные офицеры ЦРУ были все более обеспокоены слабостью доказательств в деле против Носенко[111]. Очередные расследования предоставили новые доказательства в пользу того, что Носенко был настоящим перебежчиком. Очевидные пробелы в его информации, несоответствия, на которые опирался Энглтон, были вызваны пробелами в его памяти, неправильным переводом или просто предвзятым отношением к его информации. Носенко был реабилитирован и получил компенсацию, и когда ФБР наконец разрешили доступ к нему, он все еще был готов предоставить новые контрразведывательные данные, приведшие к раскрытию настоящих советских шпионов в США и Европе. Энглтона же отправили в отставку со всеми почестями, но с некоторым смущением.