в полутьме сцены волнующие изображают. Потом увез ее к себе, и неделю из постели не вылезали. Такой эффект! Только идти туда надо в пух расфуфыренной. А ведь и не вспомнишь, когда это Михаил видел ее нарядной, надушенной, соблазнительной?

Тася прошлась по модным магазинам, купила платье — узкое, с вышивкой стеклярусом, а к нему накидку черную муаровую. Принесла тайком домой и спрятала. Нечего золовок и свекровь пугать. Траты на такой наряд они не одобрили бы.

За день до отъезда Михаила попросила:

— У меня мечта есть. Сделай мне подарок, Мишенька. Насиделись мы в темной дыре, я уж и забыла, что молодая, забыла, как ты обнимал меня…

— И что теперь? — пожал плечами Михаил.

— Своди меня завтра в кафе «Шантеклер». Я и платье купила. Хочешь, покажу?

— Что?! В «Шантеклер»? — Он нарочито захохотал. — Ты хотя бы знаешь, кто туда ходит? Шлюхи.

— Нина Караваева не шлюха.

— Дура она, вертихвостка. — Он закурил, возмущенно качая головой: — А ты хороша, Таська, муж на фронт уходит, а она в развратное кафе просится… Мужиков обольщать.

— Тебя я только обольщать хочу. Люблю тебя, а ты меня нет. В том только и виновата. — Тася швырнула в раскрытый чемодан Михаила наглаженные рубашки.

Ей стало жаль платья, своей пропадающей молодости, мечты о жаркой ночи с мужем. Только и оставалось, что рухнуть на кровать и реветь.

— Опять слезы!.. Ну ладно, перестань, расстаемся же… — Он обнял ее за плечи, повернул к себе: — Не тесно двоим на докторской постели, а? — И поцеловал.

«Вспомнил. Все вспомнил!» — торжествовала Тася, почувствовав в себе прежнюю обольстительную женскую власть. Сбросив с себя ночную сорочку, стала у лунного окна:

— Люби меня, Мишенька. Как тогда любил…

10

На перроне у поезда с отправлявшимися на фронт призывниками духовой оркестр гремел «Прощание славянки». Михаил в шинели с докторскими погонами и кокардой на фуражке казался Тасе необыкновенно мужественным и желанным. Она прижалась к его губам, и он ответил. Мимо шли строем, толкая их, новобранцы, вопили провожающие. В водовороте чужой жизни муж и жена целовались исступленно, страстно, не замечая никого.

Что за власть у этого вокзала? Быть может, осеняет его звезда прощаний и потерь, открывая расстающимся истинную цену их неразрывной связи? Вот и теперь они стояли на перроне, как в тот, первый раз, когда разлука была равносильна смерти. Когда важней всего на свете был их неувядающий, жаркий, на всю жизнь данный май.

Михаил обнял жену крепко, словно боясь потерять.

— Браслетку дай, на счастье.

— Я не забыла, специально надела, чтобы тебе отдать. — Тася застегнула на его худом запястье замочек со своими инициалами.

— По местам! — скомандовал офицер с флажком. Оркестр грянул во всю мощь. Михаил вскочил на подножку. Поезд тронулся.

«Фронт. Я провожаю его на фронт!» — словно впервые, с леденящим ужасом осознала это Тася. И даже плакать не смогла — во все глаза, не моргая, смотрела на убыстрявшие ход вагоны, пока последний, вильнув на стрелке, не скрылся в морозной дымке…

Действие романа «Белая гвардия» обрывается зимой 1919 года. Неизвестно, что произойдет с его героями дальше. Некий свет оптимизма, исходящий от намеченного автором в финале предчувствия новой жизни, позволяет надеяться на лучшее. В духе советских романов об индустриализации и формировании новой интеллигенции.

Реальность же не оставила места иллюзиям. Булгаков завершил повествование о Турбиных, выведя действие к слабо манящей надежде, — иначе и мечтать о публикации было нечего. Но сам знал другое.

«Жизнь-то им перебило на самом рассвете… Мать сказала детям — живите!

А им пришлось мучиться и умирать».

«Пришлось мучиться и умирать» — это сказано в самом начале романа «Белая гвардия», над которым Булгаков работал в 1923–1924 годах. Слова оказались пророческими.

Варвара Михайловна умерла от тифа 1 февраля 1922 года в Киеве в квартире Воскресенского. Потрясенный смертью матери, Михаил отправляет письмо сестре Наде, в котором пишет о том, чем она была в жизни детей, напоминает о необходимости сохранить дружбу во имя памяти матери.

На похороны в Киев находящийся тогда в полной нищете писатель поехать не смог. Незадолго до своей смерти, безнадежно больной, Михаил Афанасьевич сказал Надежде: «Я достаточно отдал долг уважения и любви к матери. Ей памятник — строки в “Белой гвардии”.

Иван ушил с белыми, эмигрировал в 1919 году, те успев получить высшего образования. Попал в Париж, гди играл на балалайке в русских ресторанах, работал таксистом, писал прекрасные стихи. Оторванный от родных корней, этот сугубо домашний, воспитанный ютоша с огромным трудом выживал в эмиграции, что плохо удавалось и значительно более сильным людям. Но в конце концов спился, играя на балалайке по дешевым притонам.

В том же году с Белой армией ушил и Николай, осел в Загребе, где продолжил учение на биологическом отделении университета. Нищенствовал, голодал, изнемогал от одиночества и тоски по близким. Работал с тифозными больными и в оспяных бараках. Николай Афанасьевич, человек талантливый и целеустремленный, несмотря на все лишения эмиграции, стал видным профессором-микробиологом. Уехал в Париж, женился на дочери бывшего киевского профессора. Смерть Николая была нелепа. Он отправился искать игравшего в трущобах на балалайке Ивана. Простудился и умер от воспаления легких в 1966 году.

После выхода в свет романа «Белая гвардия» Варя написала Михаилу гневное письмо: «Какое право ты имел отзываться так о моем муже? Ты мне не брат после этого».

Леонид Карум, сбежавший в Москву в 1919 году, когда Киев заняли белые, поселился у Нади Земской — сестры жены. Потом скрывался еще где-то. В конце 1920-х его и мужа Надежды — филолога Андрея Земского, не имевшего никакого отношения к Белому движению, — арестовали. Земского выслали в Красноярск, куда к нему приезжала жена Надя. Карума — в Новосибирск. Варя оставила квартиру в Киеве и уехала к нему. В Новосибирске давала уроки музыки, Леонид Сергеевич преподавал немецкий и латынь. Однако Карум оставил Варю, женившись на молодой женщине. Варвара Афанасьевна — знаменитая «Елена рыжая», обворожительная, трепетная, мужественная и хрупкая героиня «Белой гвардии», умерла в 1954 году в больнице для слабоумных.

Сынгаевский (Мышлаевский) и баритон, послуживший прототипом Шервинского, ушли с белыми и оказались в эмиграции.

Печально сложилась судьба инженера Листовни-чьего (Василисы). Полковник деникинских войск, служивший на оборонительном участке, был арестован красными и погиб в тюрьме.

Был арестован и, вероятно, расстрелян священник церкви Николы Доброго А.А. Глаголев.

Этот трагический финал судеб представителей семейства Булгаковых и их окружения отличается от перспективы, смутно, но все же оптимистически намеченной