Маньян, сравнивая двор Петра Великого и Анны, приметил, что «у Петра не было вовсе двора и жил он чрезвычайно умеренно, храня свою казну на государственные нужды». Анна Иоанновна, напротив, выглядела расточительной с самого начала своего царствования.

В июне 1731 года императрица поселилась в Измайлове, «где живет в чрезвычайной роскоши». Еженедельно по четвергам и субботам в Измайлово приезжали дипломаты приветствовать императрицу и возвращались вполне довольные баснословным приемом.

24 сентября — день рождения Прасковьи Ивановны, который, как сообщал К. Рондо, «был отпразднован с большой торжественностью: вечером был большой ужин и бал»[129]. Празднества дорого обходились казне, в особенности фейерверки, представлявшие сложные и грандиозные по размерам сооружения со статуями, приветственными словами, огромным количеством ламп. Так, фейерверк, сожженный по случаю дня рождения императрицы в 1733 году, имел в высоту 135 футов, в ширину 462 фута, на нем горело 25 000 ламп.

Праздничные приемы стоили немалых денег не только казне, но и придворным, вельможам, а также иностранным министрам. Дело в том, что Анна Иоанновна требовала, чтобы гости на каждый прием являлись в новых, специально для этой цели сшитых мундирах. «Среди вельмож нет людей, которые не жаловались бы уже и довольно громко, что издержки, требуемые царицей для заказа на каждый праздничный день новых платьев, блещущих богатством, превышают у одних получаемые ими доходы, у других — жалованье и из всех этих трат не только ничего не поступает в казну царицы, но, напротив, она опустошается не менее кошельков русских подданных, во-первых, ради частых празднеств, во-вторых, для других секретных расходов». Манштейн, видимо, нисколько не преувеличивал, когда в свои записки занес такую фразу: «Довольно было торговцу мод прожить в Петербурге два года, чтобы составить себе состояние, хотя бы в начале весь его товар был взят в кредит»[130].

О желании императрицы каждый раз встречать своих придворных в новой экипировке писал и Миних-младший. «Придворные чины и служители не могли сделать лучшего уважения государыне, как если в дни ее рождения, тезоименитства и коронования, каждогодно праздновавшиеся с великим торжеством, приезжали во дворец в новых и богатых платьях. Многие вельможи, угождая императрице, разорялись».

1732 год не был ничем примечателен в истории России, страну не поразила эпизоотия и чума, крестьянин, как и обычно, собрал средний урожай. Роскошь двора не контрастировала с нищетой трудового населения, как в 1733–1736 годах, когда одну губернию за другой в течение трех лет поражали небывалые неурожаи и тысячи людей с протянутой рукой просили кусок хлеба и умирали с голоду. Двор, как и в предыдущие годы, продолжал развлекаться, как и раньше, роскошь и блеск мундиров продолжали удивлять иностранцев.

Справедливости ради отметим обнародование двух указов, долженствующих проявить заботу о голодающих крестьянах. Один из них обязывал помещиков губерний, охваченных неурожаем, выдавать крестьянам зерно на посев, другой указ с аналогичным повелением был адресован приказчикам дворцовых волостей. Характерная деталь — указы помещикам и приказчикам об оказании помощи были опубликованы по одному разу, и законодательство не дает оснований для суждений о том, с каким рвением они исполнялись властями. Зато указы о борьбе с чумою следовали один за другим, один другого суровее наказывавших нерадивых администраторов. Напомним, чума не щадила ни жителей хижин, ни обитателей дворцов, в то время как голод обходил стороной царские хоромы.

Такова была подлинная цена главной добродетели императрицы — доброта, милосердие, настойчиво подчеркиваемые иностранными наблюдателями. Впрочем, по-своему они были правы — Анна Иоанновна, например, по отношению к немцам проявляла и снисходительность, и милосердие, и доброту.

Заслуживает освещения еще одна, отнюдь не добродетельная черта характера императрицы, вероятно унаследованная от матери, — жестокость. В нашем распоряжении нет свидетельств ее повседневного проявления, но такова природа помещичьего быта, установленного в царском дворце, когда пощечины, привычка таскать за волосы и прочие истязания, а также обязательная ссылка провинившегося на изнурительные работы крайне редко регистрировались источниками.

Описание одного из таких случаев принадлежит известному пииту В. К. Тредиаковскому, чем-то не угодившему императрице своими виршами. Он с наивной простотой, даже с гордостью описал эпизод, когда царская длань коснулась его щеки: «Имел счастие читать государыне-императрице у камина, стоя на коленях перед ее императорским величеством; и по окончании оного чтения удостоился получить из собственных ее императорского величества рук всемилостивейшую оплеушину».

Другой случай связан с фрейлинами Салтыковыми. Известно, что императрица любила засыпать под успокаивающие песни фрейлин, или, как она их называла, девок. Однажды Салтыковы пели целый вечер до изнеможения, а императрицу не клонило ко сну. Когда они пожаловались на усталость, Анна Иоанновна в приступе гнева, забыв, что она императрица, уподобилась сварливой помещице, отправила провинившихся в прачечную стирать белье. Известен и эпизод с танцовщицами: императрица велела призвать во дворец лучших танцовщиц столицы, чтобы те в ее присутствии исполнили какой-то танец. Девицы, находясь под впечатлением грозного взора царственной зрительницы, перепутали фигуры и остановились. Каждая из них была награждена пощечиной и повелением возобновить танец[131].

Пример, свидетельствующий о склонности императрицы не столько к жестокости, сколько к садизму, привел в своей монографии В. Строев. Однажды в Петербург прибыла вдова полковника и осмелилась передать непосредственно императрице челобитную с просьбой уплатить ей 400 рублей заслуженного покойным супругом жалованья. Императрица, руководствуясь указом, запрещавшим лично ей подавать челобитные, велела ее публично высечь, а затем, усадив в карету, отвезти ее в казначейство, чтобы там ей выдали просимые деньги. Челобитчица, опасаясь, что ее высекут там еще раз, отказалась ехать за деньгами и отправилась домой[132].

Капризы, произвол, самодурство были присущи Анне Иоанновне в такой же мере, как и сварливой помещице, проживавшей в глухомани. Об одном из эпизодов, вызвавшем ярость императрицы, рассказал собиратель исторических анекдотов П. Ф. Карабанов. Анна Иоанновна любила за обедом пить иностранные вина. Однажды за столом вместе с императрицей сидели Бирон и недавно прибывший из-за границы дипломат Андрей Борисович Куракин. Императрица, откушав из бокала вина и подавая его Куракину, спросила: «Вам почти все европейские вина известны, каково это?»

Куракин, перед тем как отведать вино, обтер бокал салфеткой. Императрица, покраснев от гнева, закричала: «Ты мной брезгуешь. Я тебя выучу, с каким подобострастием должен взирать на мою особу. Гей, Андрей Иванович!» (Ушаков, руководитель Тайной розыскных дел канцелярии. — Н. П.).