Дети уставились на нее. Меньшой перестал жевать. Старший фыркнул в чашку:

– Только вот не говори сейчас, что ты... Что вы с отцом... Ты же не беременна?

– Нет, – быстро ответила Ирина. – Я имела в виду – не взять ли нам ребенка из детского дома.

– Фу-у, – облегченно выдохнул старший.

А младший, быстро дожевав ватрушку, цапнул еще одну, откусил и пробубнил:

– С ума сошла? На кой тебе нужна девчонка? Еще если бы мальчик...

– Молчи, болван! – цыкнул на него старший. – Мам, чего ты вообще такое выдумала? С чего вдруг?

Ирина рассказала им про передачу в новостях.

– Жалко так. Детишки, маленькие совсем. Пропадут. А мы бы могли взять, вырастили бы.

– Ну да. – Лешка был скептичен. – Мам, это все, конечно, хорошо, но это же ничего не изменит.

– То есть?

– Ну, всех же ты все равно не сможешь взять. А один ребенок ничего не меняет в картине мира.

– Ты неправ. Картину мира я, может, и не изменю, но жизнь этого отдельного ребенка – очень даже. И к лучшему.

– Ну да. И еще двух – к худшему. А мы тебе, между прочим, не чужие.

Не очень понятно было, шутит он, или говорит всерьез. Сказано это было такой подростковой чуть хамоватой скороговорочкой, за которой, впрочем, проглядывало вполне искренняя обеспокоенность. Ирине захотелось его утешить, схватить в охапку и крепко обнять, но она сдержалась.

– Ладно тебе. Чем это, интересно, так уж она ухудшится, ваша жизнь? Ты вообще большой, вот поступишь в университет, и дома-то бывать перестанешь.

– А я? – завопил Мишка, но старший сурово велел ему заткнуться, и тот почему-то послушался.

– Мам, дело же не во мне. И даже не в этом, – Лешка кивнул на брата. – Но тебе-то зачем это нужно? Ты же сама первая не выдержишь. И, кстати, папа-то в курсе?

– Ну, в курсе.

– И что он сказал?

– То же самое, что и ты. Даже удивительно.

– Вот видишь. Потому что так и есть. Что тебе, жить скучно, что ли? Давай мы тебе щенка купим.

– Это папа тоже предлагал, – фыркнула обиженная Ирина.

– Собаку, собаку, ура! – завопил Мишка.

– Отвали! Не видишь, люди разговаривают!

– Сам дурак!

– Да не хочу я никакую собаку, что вы все ко мне пристали! У меня есть Долька.

– Долька не считается, она у бабушки.

– А другую я не хочу. Это... Это невежливо.

Собака у Ирины действительно была. Вернее, когда-то была. Впрочем, она была и теперь, только жила у Ирининой мамы. Маленького щенка английского спаниеля Ирина принесла домой, случайно купив в метро, когда Лешке было чуть больше года. Из него вскорости выросла хитрющая рыжая псина с длинными ушами и непомерным аппетитом. Было удивительно, сколько всего могла слопать такая относительно небольшая по размерам собачка. К сожалению, кроме жадности, она обладала еще и недюжинным интеллектом. Уже в полугодовалом возрасте она научилась открывать по ночам холодильник со всеми вытекающими последствиями, а любая еда, оставленная по глупости на открытой поверхности любой высоты исчезала мгновенно даже среди бела дня... Трагические рассказы Ирины о том, сколько чего опять сожрал ее спаниель, были украшением любых дружеских сборищ и посиделок.

Когда они уезжали в Америку, Ирина побоялась брать собаку с собой и оставила ее маме, к большому неудовольствию папы. Мама, осиротевшая без дочери и внука, все временно невостребованные бабушкины силы вкладывала в собаку, гуляла с ней четыре раза на дню и кормила на убой. Собака от такой жизни быстро растолстела, но зато перестала бандитствовать, поняв, очевидно, что добыча пропитания в новых условиях жизни не стоит таких усилий.

По возвращении Ирина пыталась забрать собаку обратно, но та наотрез отказалась расставаться с Ирининой мамой. Вплоть до того, что, все-таки привезенная Ириной домой, собака сутки лежала, уткнувшись носом в дверь и отворачиваясь от миски с едой, что для нее было делом неслыханным. Ирина сдалась. Так собака и жила до сих пор у родителей. Но заводить другую Ирине почему-то все равно казалось неправильным, как будто она этим кого-то обманывала. И потом – при чем вообще тут собака? Речь шла совершенно не об этом.

Но то, о чем, собственно, шла речь, похоже, не вызывало энтузиазма ни у кого в семье. «Два-ноль, и не в мою пользу – с грустью подумала Ирина. – Или, вернее, три – ноль. Даже дети проявили редкостное единодушие. Может быть, так и есть – они все на самом деле правы, а я просто-напросто маюсь дурью от нечего делать?»

Очень многие мои знакомые жалуются на своих детей. Не на тех, которые маленькие, их-то как раз все любят до умиления, а на тех, которые уже подросли. На подростков, то есть. Спектр этих жалоб широк беспредельно. Подросшие дети хамят, не слушаются, возвращаются поздно, не докладывают, где были и куда собираются, много разговаривают по телефону – городскому и мобильному, не желают убирать за собой, громко слушают музыку, ужасно одеваются, красят волосы в неестественные цвета, дружат неизвестно с кем, и вообще доставляют родителям массу неудобств и переживаний.

Все это, наверное, действительно так и есть. Вышеперечисленные родительские жалобы наверняка обоснованны и очень во многом справедливы. Кроме того, поскольку я лично знаю этих несчастных родителей, то могу засвидетельствовать – все они совершенно адекватные люди и на самом деле любят своих детей. То есть – это не то, чтобы они нарочно к ним придирались и старались отравить детям жизнь.

В то же время у меня есть некоторое количество знакомых детей соответственного, подросткового, возраста. Точнее, у меня у самой есть такой сын, и я иногда общаюсь с его приятелями.

И все они, эти дети, при случае, то есть когда заходит речь, жалуются на своих родителей. Иногда, правда, не мне напрямую, а моему сыну по-товарищески, но так или иначе отзвуки этих жалоб до меня доходят. Родители не желают их понимать, нарочно притворяясь тупыми ханжами (это не дети прямо так говорят, это я пытаюсь передать общий смысл), мешают личной жизни, не давая разговаривать по телефону и устраивая истерики за поздние возвращения, вечно лезут с дурацкими вопросами типа: «Где был и когда вернешься?», не дают спокойно слушать музыку, вынимают всю душу по поводу чистоты, критикуют одежду и прическу, и вообще отравляют существование.

В какой-то момент я одновременно с ужасом и смехом поняла, что самая главная и страшная взаимная претензия выражается на самом деле очень простыми словами: «Они меня не понимают и не хотят понимать!»

Я спросила своего ребенка, думает ли он так же и обо мне. «Да нет, – ответил отпрыск. – Мы же с тобой разговариваем. Если что-то непонятно, всегда ведь можно объяснить».