Мы запомнили его уже в маршальском мундире. На глянцевых страницах армейских журналов отретушированный образ министра напоминал лубочных богатырей: больно торжественно он выглядел при всех регалиях. Две звезды Героя Социалистического Труда, одна – Героя Советского Союза; Ленинская премия, наконец, 11 орденов Ленина. По орденам Ленина за всю историю Устинов уступал только куда менее влиятельному любимцу фортуны Патоличеву. Даже у наградолюбивого Брежнева их насчитывалось восемь. Разве было в Советском Союзе дело важнее оборонки? Сорок пять лет Устинов пребывал на руководящей работе в самой престижной, элитарной, успешной советской отрасли. «Горе тому, кто станет жертвой столь медленных челюстей», – говорили о Сталине. Эту хватку переняли у вождя молодые наркомы военных лет, умевшие неотвратимо, как бронепоезд, двигаться из точки отправления в точку назначения, сметая все преграды.

Так сложилось, что многие руководители брежневской поры надолго олицетворили общее представление об эталоне и норме. Устинов во главе армии – такое же коренное явление брежневизма, как Виктор Тихонов «на хоккее», Григорович – во главе балета или верховный главнокомандующий куклами Сергей Образцов, который достиг вершин еще при Сталине, но именно при Леониде Днепродзержинском получил образцово-показательный театр с волшебными часами. Все как на подбор – фанатики своего дела и прирожденные лидеры, внушавшие трепет и уважение. Ритуальные славословия генсеку Устинов произносил органично и деловито, без карикатурного подобострастия, но неизменно именно он становился инициатором очередного награждения Брежнева.

На парадах, за которыми в те годы следили затаив дыхание, и не только в СССР, Устинов держался, может быть, без гусарской удали Андрея Антоновича Гречко, но все-таки выглядел молодцом. Глядел из-под очков чрезвычайно серьезно, говорил с чувством, толком и расстановкой, честь отдавал браво. Муляжи ракет двигались по Красной площади весьма грозно.

Устинов был ближайшим другом Брежнева из титанов Политбюро (из Черненко получился лишь дженерик политического титана). «Как и Брежнев, Устинов был довольно далек от всякого рода культурных проблем… Устинов, как и Брежнев, был человеком общительным, доброжелательным, оптимистом по натуре», – вспоминает Александров-Агентов. Только куда меньше было в Брежневе металлического трудоголизма. Работать с восьми утра до часа ночи и позже, снимая стружку в порядке четкой очереди с разных генералов, академиков, конструкторов, оружейников, – таким был стиль Устинова. А выходных он не признавал. На заседаниях Политбюро Устинов никому не позволял вмешиваться в оборонные вопросы: окатывал надменностью, не считаясь с чинами. Он старался не пускать посторонних в свою епархию, одергивая любые поползновения со стороны хоть Косыгина, хоть Кириленко. И властного маршала опасались, несмотря на свойственные ему добродушно простецкие интонации развеселого «Лихача Кудрявича». В своей области этот кадр хотел решать все.

В воспоминаниях Устинов не откровенничал: получился гладкий коллективный труд литконсультантов и стареющего маршала, напоминающий слог директив и селекторных совещаний. Но некоторые намерения и пристрастия маршала просочились в цельнометаллический текст. К середине восьмидесятых вполне вероятной идеологической перспективой была реабилитация сталинской системы. Приметы этой неосуществленной кампании, задушевной, как календарик с генералиссимусом на железнодорожной станции Гори: возвращение партбилета пенсионеру Молотову, фильм Евгения Матвеева по роману Чаковского «Победа», демонстративно бурные аплодисменты после упоминания заслуг И.В. Сталина в речи Горбачева 9 мая 1985 года. Устинов, в отличие от авиаконструктора Яковлева, воздерживается от развернутой апологии Сталина, но реплики Верховного вспоминает с явным благоговением. Сталинское умение вникать в нюансы военного производства так и осталось для поседевшего наркома идеалом управленческой манеры: «Сталин обладал уникальной работоспособностью, огромной силой воли, большим организаторским талантом. Понимая всю сложность и многогранность вопросов руководства войной, он многое доверял членам Политбюро, ЦК, ГКО, руководителям наркоматов, сумел наладить безупречно четкую, согласованную, слаженную работу всех звеньев управления, добивался безусловного исполнения принятых решений. При всей своей властности, суровости, я бы сказал, жесткости, он живо откликался на проявление разумной инициативы, самостоятельности, ценил независимость суждений… Он поименно знал практически всех руководителей экономики и Вооруженных Сил, вплоть до директоров заводов и командиров дивизий, помнил наиболее существенные данные, характеризующие как их лично, так и положение дел на доверенных им участках» (Устинов Д.Ф. «Во имя победы»).

Шершавое слово «работоспособность» для бессонного наркома – ключевое. Толковый и работоспособный руководитель знает по именам сотни подчиненных, готов работать сутки-другие без сна, на глазах рабочих лично проверяет работу новых станков, спускается в глубокие ангары, резво залезает на «верхотуры». Это уже не про Сталина, это про Устинова. Он ловил одобрительные взгляды рабочих и, как артист, рассчитывал на сильное впечатление. То, что сегодня окрестили харизмой руководителя, в те времена называли трудовой закваской, которую, как говорил Устинов, рабочие сразу чувствуют в начальнике.

Генерал Волкогонов в устиновские годы служил заместителем начальника Главпура, а после перестроился как никто другой, слыл одним из идеологов Новой России, обнаружив весьма либеральные взгляды. Стал советником Ельцина, принялся разоблачать советские мифы. Уж тогда ему было вольно вспоминать об Устинове в критическом ключе. И все-таки Волкогонов признал: «То был человек, способный в военной промышленности и невозможное сделать возможным». Но добавил: «Это был, пожалуй, последний министр обороны, готовый раздеть страну донага, но сделать СССР самой мощной военной державой». И это тоже правда, хотя именно старания Устинова позволили России и после нулевого военного бюджета девяностых годов прошлого столетия сохранить боеспособность армии. Невероятная энергия Устинова нуждалась в строгом руководстве, если угодно, в комиссарском укороте. А после болезни Брежнева, отставки Косыгина и выдвижения унылого Черненко управленцы, сосредоточившие в своих планшетах реальную власть, почувствовали себя всесильными. Пьяный воздух свободы сыграл злую шутку с самыми энергичными и способными из наркомов сталинской выучки… Бесконтрольность в политике – это соблазн, превращающий самых талантливых людей в наиболее опасных.

С болезнями Брежнева усиливалось влияние триумвирата «Андропов – Громыко – Устинов». Ответственность за ввод войск в Афганистан ложится именно на этот треугольник. Дипломатия чувствовала поддержку могущественной армии и разведки – и не могла воздержаться от экспансии, приглушив инстинкт самосохранения.

После смерти Андропова Устинов стал, пожалуй, самым влиятельным человеком в СССР. Но это продолжалось недолго. Ведь он уже перенес две операции из-за злокачественной опухоли… Болезни не лишили маршала работоспособности, он до последних дней держал в руках управленческие нити.

Смерть Устинова накануне нового года, 20 декабря 1984 года, воспринималась как эпилог к великой эпохе. Через несколько месяцев умер и Черненко, потом прошел знаменитый Апрельский пленум, а еще через три года заседания Политбюро стали походить на совещания пожарной команды в погорелом городе. Меньше трех лет город оружейников – Ижевск – носил имя Устинова. Ушла плеяда хозяев положения – кадров, которые решали все. А наша военная промышленность до сих пор движется за счет импульса от большого устиновского толчка. Чтобы с чистой душой забыть об Устинове, нужно хотя бы в чем-то превзойти сталинского наркома и брежневского вельможу. А на таких условиях мы вряд ли когда-нибудь его забудем.