достался по наследству, серповщик собирает старые и испорченные серпы, раздает исправленные и продает новые, самим выкованные и вызубренные. Иной сходит по серпы в зиму раза три, но к Пасхе, по последнему пути, на распутицу, серповщики все непременно дома и уже до Рождества Богородицы никуда не трогаются. Скорняки также к первым неделям поста тянутся к своим деревням и до осени остаются дома.

- Непременно до осени дома, - настойчиво замечают нам в тех местах.

Какие бы круги ни огибал аргун, куда бы он ни запропастился, летом домой прибежит, хоть и поздней других. Шерстобит тянет к дому на Пасху; и петроковские пастухи вернулись на осень, на горячее рабочее время; они заручились местом в насиженном углу и подрядились с задатком. Все теперь дома, все при сохе. Так всем и сказано: «Держись за сошеньку - за кривую ноженьку». Все и держатся, творя Господне приказание. Держатся и те, которые за промыслом не бегают, а находят его дома, в ближних людях. Не пашут земли очень немногие. По пальцам малый ребенок сочтет: вот двое - и только. Эти не сеют, но зато на них другим надо хлеб приготовлять: они его едят и покупают.

- Подай-ко светлобожественную иерусалимскую вохру-то! - просит подручного мальчика вязниковский богомаз, силясь изощрять свою речь соответственно своему ремеслу, и круглый год, сидя дома, пишет иконы (все больше Николу летнего без митры и Николу зимнего в митре).

Написанные яичными красками, иконы продает он скупщику-офене, получает деньги и бежит версты за три на клязьменскую Пристань купить себе хлеба на неделю. Покупает его только на одну неделю, и так, чтобы можно было, сверх того, пить три дня «хлебное» без просыпа начиная с утра субботы.

- Уже двенадцатый час, а маменька еще из миру не вернулась! -выговаривает другой вязниковец (сосед первого), посматривая на свои карманные серебряные часы и ожидая матери, которая пошла за милостыней, чтобы накормить ею дорогого гостя-сына.

Он пришел к ней на побывку из дальнего города, около которого занимается мелкой торговлей - офенством. Отдыхая, он во все лето не шевелит пальцем и только шатается по соседям и пирует с досужими и охочими до начала Нижегородской ярмарки. Здесь он заручается у хозяина новым товаром и едет на свое место опять года на три, на четыре.

Оба эти ответчика за десятки волостей - одного отца дети, оба - и сидень, и бегун, потому и перестали сеять хлеб, что за них и для них стали это делать другие.

Наламывая спину и грудь за ткацкими станками, в низких и смрадных светелках и на фабриках, на всякую руку: и ручной миткаль, и красную пестрядь, и набивной ситец, сарпинку и холстинку, ткачи оставляют станы и идут разминать руки и плечи на полевых и луговых работах, которые ценятся дороже и приятнее всякой другой.

В Хритоновщине делают известные на всю Русь косы: с осеннего заговенья куют, с Благовещенья отделывают и точат, но перед летней Казанской и эти мастера запирают свои кузницы и превращаются в хлебопашцев.

- В зимнее время, - толкуют нам, - всякий змеей изгибается, на всякую работу идет: иной по три, по четыре шкуры на себе переменит; летом - все на полевом деле, хоть тресни. Это надо заметить и очень помнить. Каменщик и штукатуром попробует, и мраморщиком скажется: умею-де делать стены под мрамор, а землю-кормилицу и он не забудет, не балуется. Иной и телеги сколачивает, и ребячьи игрушки мастерит другой рукой, а Господню заповедь помнит очень твердо и истово. Почему так? А вот почему.

Самым богатым надо полагать серповщика. Много он ходит, громко стучит, рублей на девяносто в год нагремит и набегает. Кажется, сильнее его и быть невозможно: такой богач. А станешь усчитывать, по делам его деньги разбирать и раздавать и нехотя скажешь: «Беги-ка, брат, и в четвертый раз». Иное - с возом придет и пшенички привезет, а иное - и с пустыми руками, судя по году и по уговору, когда продешевится.

Вот и другие! Как уж за Судогдой в глине круто пляшут и на всякую стать эту глину месят! И какие славные горшки лепят, кувшины делают, на занятные игрушки детские простираются и посягают на всякое дело; бусы, государь мой, мастерят на украшение девичьих шеек! Хорош и горшок в продаже и в деле. Веселые и проворные руки делают их в день до полусотни

- эка Масленица! А горшок-от стоит копейку, большой покупают за гривенник. Как ни надседайся на горшках, больше 15 рублей в год не навертишь и больше 30 рублей не выручишь на самых больших и красивых.

- Если взять четвертную за те деньги, что наши мастера выручают, то и будет это так точно и про овчинников, и про тележников, хоть бы пускались эти и на хваленую работу: на черенки для серпов и на мелкие деревянные поделки (по 20 копеек за сотню). Да и то - слава тебе, Творцу Небесному, потому что по-за спиной земелька есть, в кои годы и она выручает. Вот почему всяк бежит к дому на лето, а тем паче на осень озими засевать, убирать яровое. А почему, собственно? Храмина-то в деревне утлая-утлая; вот она и рушится. Мало позазевайся на чужих баб, вовремя догадка не возьмет - рассыплется храмина. Не больно он ее и подновит - по деньгам его сделать этого ему невозможно. Вот он и прибежит домой. Маленько подопрет плечом. На место-то, как надо, хоть не установит, а все-таки стало легче. Бабам он, первое, духу придал и себя обманул. Ну да что станешь делать? Без того все мы не живем на белом свете: такая уж участь крестьянская!

- А на что надежда? Да вот смотри на небо: оттуда ждем.

- Зато уж по нашим местам как хорошо Богу молятся! Нигде богомольнее нашего народа найти невозможно! Раз я под Владимиром с сашеи стал по пальцам считать по белым колокольням: по два раза пальцы-то на руках загибал, больше двух десятков насчитал в одном только месте. Пробовал то же делать под Вязниками - одно и то же. В редком селе нет у нас чудотворной иконы. Почивают по городам нашим святые угодники и князья, и святители: Евфимий, Иоанн и Евфросиния суздальские, Андрей Боголюбский и сын его Глеб, Серапион, Симон владимирские, св. благоверный князь муромский Петр с другинею своею Феврониею, и опять князья муромские Константин, с чадами его Михаилом и Феодором, переяславские угодники