необычных выражений, своеобразных способов произнесения некоторых слов и манеры не заканчивать фразы. У терапевтов это вызывало большие трудности, но члены семьи, похоже, отлично все понимали. Не комментируя данный феномен, терапевты ограничились тем, что время от времени просили повторить слово или фразу, пока наконец семья не объяснила им радостно, что у них есть что-то вроде своего языка. Имея привычку говорить много и все вместе, особенно в разговорах с матерью, и стремясь понимать друг друга как можно быстрее, они научились использовать сокращения, намеки и аббревиатуры.

Второе важное наблюдение касалось явного нежелания членов семьи, особенно матери, говорить о "симптомах" Софии, как если бы они были священной тайной, о которой не подобает упоминать. Все и каждый проявляли к Софии нечто вроде застенчивого уважения.

Терапевтическое вмешательство, которое мы хотим описать, произошло на восьмом сеансе, после ряда других парадоксальных вмешательств, вызвавших существенные перемены в младшем поколении. Старший сын, годами выполнявший роль посредника между своими родителями, наконец покинул дом, но продолжал приходить на сеансы. Дочь Лина, у которой мы заметили поползновения занять освобожденное братом место, отказалась последовать парадоксальному предписанию ей этого места, сделанному терапевтами на пятом сеансе. Мать, в начале терапии оживленная и разговорчивая, теперь выглядела подавленной, усталой и явно постаревшей (как если бы уход сына и новое поведение Лины подорвали ее здоровье).

Что касается Софии, то она к восьмому сеансу стала подчеркивать определенные аспекты своего психотического поведения. С самого начала она являлась на сеансы облаченная в потрепанную мужскую одежду, с коротко подстриженными волосами, в нечищенных и поношенных туфлях и носках разного цвета. На первом сеансе она сигнализировала о своем отсутствии тем, что развалилась в кресле и подняла ворот свитера, закрыв себе им лицо и уши. Впоследствии, отказавшись от этой позы, она проводила время на сеансах, внося какие-то таинственные записи в маленький засаленный блокнот, а когда к ней обращались, отвечала фразами, напоминающими речи пифии, которые семья (но не терапевты) благоговейно и тщетно пыталась расшифровать. Боковым зрением София держала всю группу под постоянным наблюдением, особенно это касалось женщины-терапевта, по отношению к которой она демонстрировала своего рода ироническое уважение, вскакивая на ноги, чтобы передать ей пепельницу или открывая перед ней дверь с церемонным поклоном и щелканьем каблуками, словно рекрут, отдающий честь проходящему мимо генералу.

На восьмом сеанс, после вышеупомянутых перемен в семье, она выглядела еще более потрепанной и мужеподобной, чем когда-либо. Семья печально рассказала нам, что София, которая с некоторых пор приобрела привычку ругаться сама с собой, занималась этим в течение всей их поездки на поезде до Милана, отпугивая от их купе всех пассажиров. Эти ругательства были связаны с сыпью, несколько недель назад появившейся у нее в области подмышек и ануса. Во время сеанса София часто вставала, чтобы почесать пораженные зоны, причем делала это так, что даже водитель грузовика мог бы показаться по сравнению с ней воплощением хороших манер. Кроме того, она, по рассказам семьи, стала еще более непредсказуемой, чем когда-либо, "полностью утратив чувство времени". Время суток для нее ровно ничего не значило. Она являлась домой за полночь, игнорировала семейное расписание приемов пищи и т. д. Бывало и так, что она отказывалась выходить из дома, ругаясь целыми часами, и никакими силами ее невозможно было отвлечь от этого занятия. Последнее было особенно неприятно, когда к Лине приходили в гости молодые люди. В связи с этим Лина сказала на сеансе, что она хотела бы две недели пожить у подруги и подготовиться к экзаменам. В это время некоторые ее домашние обязанности будет выполнять брат, который вернется домой на период ее отсутствия. Она добавила, что этот план будет осуществлен лишь в том случае, если получит одобрение терапевтов.

На обсуждении после сеанса двое наблюдателей предложили гипотезу, которую оба терапевта незамедлительно приняли. Она состояла в том, что София успешно имитирует некоего воображаемого прародителя – недоступного, авторитарного и вульгарного. Таким способом она сообщала всем, насколько опасно в семье, где каждый стремится к бегству, иметь "слабого и неэффективного отца", такого, как очень благовоспитанный синьор Алдриги, и насколько важно, чтобы кто-то заменил его, особенно в том, что касается контроля над "женщинами".

Подготовленное после короткой дискуссии воздействие, завершающее этот сеанс, было произведено мужчиной-терапевтом в такой форме:

Мужчина-терапевт: "Наша команда уверена, что семья Алдриги, как мы видим ее сегодня, не нуждается в другом отце, чем тот, которого она уже имеет. (Пауза) Но что поделать, если София вбила себе в голову, что семье нужен совершенно иной отец: отец традиционного типа, при котором женщины знают свое место, контролирующий их, критически воспринимающий их требования, приходящий и уходящий в любое время, когда ему нравится. Это отец, который не старается быть утонченным или приятным, не заботится о хороших манерах, не сдерживается в ругани, оскорблениях и способен почесать свой зад в любой момент, когда ему надо. София искренне убеждена, что семье нужен именно такой отец, и она взяла его роль на себя. Она великодушно пожертвовала для этого своей юностью и женственностью. Зато она беспокоится о женственности своих сестер, контролируя их на манер отца прежних времен и предохраняя от опрометчивых шагов".

Лина (прерывая): "Ага! Так вот почему она всегда следит за мной, когда приходит Франческо! Теперь я понимаю. А когда я целую его!.. Она посылает мне такие взгляды… А вот брата она оставляет наедине с его невестой".

Мужчина-терапевт: "Так всегда поступали отцы в патриархальных семействах. Но давайте вернемся к нашим выводам. Как я уже сказал, мы, терапевты, не согласны с подобными взглядами Софии, но мы все уважаем их, потому что это ее искреннее убеждение, и София сама за него расплачивается. Поэтому, Лина, что касается твоего плана, то ты должна спросить позволения у Софии. С этого дня ты должна на все спрашивать ее разрешения".

Лина: "… но, я… что в конечном счете я должна делать? Слушаться Софию?"

Мужчина-терапевт: "Мы не можем дать тебе никакого совета, Лина. Иначе мы бы сами себе противоречили. Мы уважаем искреннюю убежденность Софии в том, что ей следует представлять в семье отцовский авторитет".

Отец (возбужденно, обернувшись к Лине): "Придется тебе с этим считаться! Как бы ты вела себя с таким папашей? Что бы ты делала, если бы я был таким? Пришлось бы приспосабливаться, разве нет? Ты можешь даже взбунтоваться, если захочешь!"

Все это время София сосредоточенно грызла ногти в своем кресле и не открывала рта. Когда терапевты