страны советского времени. Разумеется, события прошлого преподносились под определённым углом, внушая читателям, что социалистическая модель экономики и социальной жизни подвела страну к банкротству, укоренила в людях иждивенческую психологию, паразитизм.

Некоторые теоретики (ими стали в одночасье не только неизвестные до того экономисты, но и журналисты, тоже мало до этого известные) призывали войти в рынок решительно, без каких-либо промежуточных шагов. «Нельзя быть наполовину беременным, — твердили либеральные остроумы, — пропасть надо преодолевать одним прыжком». Какую пропасть? Каким прыжком?

В общем, сознание людей так заморочили, что они не могли уже критически воспринимать навязываемые идеи стремительного перехода на капиталистические рельсы. А самое главное, народ не мог даже предположить, что не за горами бандитский захват государственной и общественной собственности под покровом разгосударствления экономики, ухода от диктата государства во всех сферах жизни.

Из редакции, где отдел экономики возглавлял старейший журналист кандидат технических наук Василий Александрович Парфёнов, каких-то директивных указаний не поступало. «Правда», как мне тогда казалось, уходила от острых дискуссий на тему дальнейшего экономического развития страны. Собкоры реагировали на события в своих регионах по-разному, в меру своего понимания происходящего. Но неизменным оставались критический настрой, стремление высвечивать и разоблачать теневые стороны деятельности партийных и советских функционеров, хозяйственных руководителей.

Одним из таких выступлений стала статья собкора «Правды» в Башкирии Владимира Прокушева под заголовком «Преследование прекратить…». Это была первая в советских СМИ перестроечного периода публикация, подготовленная не на материалах уголовного дела или прокурорского реагирования, а на фактах непосредственно журналистского расследования. И главным объектом ошеломительной критики явился первый секретарь Башкирского обкома КПСС Мидхат Шакиров. Владимир Прокушев показал, что по распоряжению Шакирова на протяжении нескольких лет правоохранительные органы республики фабриковали уголовные дела в отношении неугодных партийных и хозяйственных руководителей. Суды по этим делам беспрекословно штамповали приговоры. И таких неправедных приговоров были сотни.

Кто же был жертвой такого необузданного своевластия? Люди с собственным мнением, не боящиеся идти поперек мнения Шакирова и ставившие интересы дела выше карьеристских соображений. Выступление газеты взорвало общественность республики. Люди только о том и говорили, что наконец-то правда взяла своё. Что любопытно, башкирская история почему-то не заинтересовала издания либерального крыла. Они эту тему старательно избегали, по-прежнему фокусируясь на перетряхивании событий прошлого.

С Владимиром Прокушевым я встретился после его нашумевшей публикации в КПЗ — так между собой мы называли собкоровскую квартиру, куда селились корреспонденты, прибывшие по вызову редакции в Москву. Владимир Иванович пребывал в задумчивом одиночестве со стаканом мадеры в руках. Для меня он был старший товарищ по всем статьям — и по возрасту, и по журналистскому опыту, и по бойцовским качествам. Всё-таки надо было иметь незаурядное мужество, чтобы замахнуться в своей критике на члена ЦК, первого руководителя крупнейшей в СССР автономной республики.

Мне показалось тогда, что эта публикация далась Владимиру Ивановичу сильнейшим нервным напряжением. Когда мы разговорились, он немного отмяк, отложил стакан с вином в сторону и стал рассказывать о своих башкирских знакомых, ставших для него родными. А знакомые у Владимира Ивановича, оказывается, были люди простого звания — бригадиры-полеводы, инженеры, водители-дальнобойщики, врачи, учителя…

— Водись с такими людьми, — сказал Владимир Иванович, — от них получишь больше разумения, больше мыслей, чем от бездушного чиновника. Хотя… и чиновники бывают разными.

С того дня, как мы так хорошо, тепло поговорили, Владимира Ивановича я больше не видел. Вскоре он был избран депутатом Верховного Совета СССР, потом работал у М.П. Полторанина в министерстве печати, занимался организацией региональной прессы. Но московская атмосфера была ему не по душе, она его отторгала. Он возвратился в родной Красноярск, где и умер…

ХХХ

В своем регионе я старался побольше ездить в самые отдалённые, забытые богом уголки. Однажды у магазина деревни Зимненки Вешкаймского района Ульяновской области я наткнулся на длинную сидячую очередь. За каким дефицитом?

—

Хлеба ждем, — ответила пожилая

,

c

изможденным лицом

женщина.

Разговорились. Александра Трофимовна Степанова — пенсионерка, вчерашняя доярка. О своём домашнем достатке говорит полузабытой ныне пословицей: хлеб на стол, так и стол — престол.

— Уж и престол?

— А у нас, милок, так! — Александра Трофимовна смахнула кончиком платка невидимую слезинку, — Не привезут хлеб из райцентра, так и суп в горло не пойдёт. Хорошо, если удачная выпечка. А иной раз такое привезут — глядеть не хочется.

Эта и другие подобные встречи на сельских проселках заставили меня приглядеться: отчего хороший хлеб у самих же хлеборобов в такой нехватке?

Невеселая вскрылась картина. Разветвленная сеть хлебопекарен потребкооперации стала вдруг сокращаться. Местная власть из соображений экономии перешла на централизованное хлебопечение. А потом из райцентра на машинах развозят хлеб по селам и деревням. А там уж расписано, когда у них хлебный час. Нередко случалось, что в непогоду долгожданная машина запоздает или вовсе не придёт… Так и возникали по деревням и селам сидячие хлебные очереди. И это на пороге 21 века.

Корреспонденция «Хлебный час» стала для меня своего рода тестом в отношениях с будущим «красным» губернатором, а на тот момент председателем облисполкома Юрием Фроловичем Горячевым. Где бы ни было, на совещаниях, конференциях, в неформальном общении с людьми, Юрий Фролович всё время подчеркивал, что для него первостепенные нужды народа — святое дело! Он был искушенный мастер социальной демагогии, опытный игрок на чувствах и эмоциях. Даже его лексика, простонародная по форме, отражала колоритный образ «человека из народной глубинки». Школы он называл школками, больницы больничками, детей — детками.

Чтобы подчеркнуть, что он вне политических интриг и занимается черновой работой не жалея сил, он взял за правило объезжать колхозы и совхозы на рассвете дня. К примеру, приходил на животноводческую ферму, когда доярки ещё глаз не разодрали. И те обалдевали, когда видели на пороге фермы аж самого председателя облисполкома, позже, как я уже говорил, ставшего губернатором.

В последующие годы (не знаю, по чьей подсказке) он учредил еженедельные выезды в народ. Длинная кавалькада машин из областного центра прибывала на место общения с народом (как правило, в сельский клуб) и начиналась публичная порка разных чиновников. Те хорошо знали этот сценарий, картинно каялись в своих недоработках и клялись не щадить живота своего на поприще дальнейшего служения