реальности, не плюрализм миров литературы, а именно соподчинение разных пластов культуры. Понятно, что эффективность усилий по интернационализации этих значений учащимися невелика. Об этом, кроме ведущихся с незапамятных времен дискуссий об улучшении школьного образования, свидетельствует низкий – и имеющий тенденцию к понижению среди городских, т. е. наиболее подготовленных, школьников – процент обращения к соответствующим разделам библиотечного фонда, более того, пассивное, но не прекращающееся сопротивление подобной педагогической практике «прохождения литературы». Во-вторых, заслуживает быть отмеченным формирование структур неформальной социализации, институционально не контролируемых каналов межчитательского общения, по которым «функционирует» «малохудожественная» литература: неканонические детектив, фантастика, приключения и т. п. Неизбежность складывания подобных сетей отношений и их результативность вызваны не столько даже ничтожной в сравнении с другими видами тиражностью этой литературы, сколько ее функциональной адекватностью проблематике социального изменения и модернизации урбанизирующегося общества. Хотя можно констатировать относительное снижение объема чтения литературы этого типа в устойчивых группах ее потребителей и знатоков в связи с идеологическими ограничениями в ее издании (в тематической структуре издательств она составляет 2–3%), нехваткой ее и физически ограниченным доступом к ней (отсутствие этих книг в библиотеках, в книжных магазинах и т. д.), абсолютный рост читателей ее несомненен. Следует высоко оценивать потенциальные резервы читателей этого рода литературы и перспективу общего роста чтения в стране за счет привлечения новых читательских контингентов к фантастике, детективу, мелодраме и проч.

Антиутопия же разделяет судьбу любого жанра элитарной литературы и искусства, т. е. пользуется длительным успехом у численно небольшой группы образованных и гуманитарно ориентированных читателей. Некоторым фактическим основанием для оценки подобной же ее популярности и в будущем может служить пример двух тематических фильмов А. Тарковского «Солярис» и «Сталкер» (как и других его фильмов, обладающих, как свидетельствуют данные кинопроката, стабильной аудиторией).

Город, норма и детектив

Среди других видов литературы, тематизирующих нормативные аспекты культурной системы, выделяется совокупность литературных формул, объединяемых понятием «детектив» (сюда относятся и «шпионские», и собственно детективные истории, т. е. истории следователя и преступления, некоторые военно-приключенческие повести и проч.).

Спецификой детектива может считаться поддержание социально одобряемых инструментальных средств достижения высокоценимых благ или реализации культурных ценностей в условиях деструкции, частичной эрозии или ослабления содержательных (т. е. нормативных) определений самих этих ценностей. Характерная для городской среды анонимность социального пространства, устойчивая или даже растущая анонимность городской культуры и ее нормативной системы обусловливают постоянный дефицит определений конечного набора ценностей. Другими словами, энтропия нормативной системы и ценностный плюрализм в условиях города будут постоянно усиливаться, что делает необходимым выработку соответствующих культурных механизмов, систематически «перебирающих», фиксирующих и акцентирующих значение нормы как таковой при меняющихся конечных ценностных ориентирах.

Доминантная схема детектива заключается в инструментализации некоторого целостного фонда поведенческих мотиваций. Нарушение нормы – преступление – создает замкнутое число героев, многообразие мотиваций, подлежащее рациональному истолкованию, психологической рационализации. Способность и готовность формализовать внешние проявления человеческих действий, исходя из общего культурного фонда – «здравого смысла», ограниченного набора типических человеческих влечений, намерений и желаний, – неизбежные навыки и признаки городского общежития[138]. Никогда не будучи признаваемым в качестве законного жанра литературы (детектив всегда «чтиво», а не чтение) и, следовательно, будучи отмеченным в соответствии со значениями, несомыми им, как низкий, вторичный, периферийный тип литературы, детектив, как и фантастика, никогда не попадает в школьную программу, хотя и является одним из функциональных механизмов системы культуры (таким же, как городские часы на башне, заставляющие калькулировать общий фонд времени). С ним (как, впрочем, и с другими видами массовой литературы) в значительной степени связан успех тонких журналов, постоянно печатающих детективные, криминальные, мелодраматические истории и военные повести («Человек и закон», «Смена», «Работница», «Крестьянка» и др.).

Вместо заключения: модернизация и национальные литературы

Развитие литературы, а следовательно, и чтения в национальных регионах точно так же коррелируется с развитием городов и всем процессом урбанизационной перестройки культуры. В малоурбанизированных регионах отсутствуют свои национальные образцы универсалистской популярной литературы – научной фантастики и детектива. В Средней Азии, Казахстане, отчасти Закавказье, Молдавии и других местах эти виды тривиальной литературы представлены произведениями, принадлежащими универсалистской культуре межнационального русского языка[139]. Такого рода литература (как и литература о войне, экзотические приключения типа Жюля Верна, Майн Рида, Буссенара и т. п.), характеризующаяся позитивизмом конструкций истории, науки, общества, инструментализмом действия, всеобщими нормативно одобряемыми средствами достижения цели, идеей всеобщей родовой природы человека, однородного, универсального и линейного времени и т. п., входит в чтение тех групп, которые в наибольшей степени открыты модернизации. Это прежде всего городская учащаяся молодежь, начиная со старших классов, т. е. включенная в систему институтов формальной социализации со всеми вытекающими отсюда следствиями, а также – отдельные группы ИТР, принимающие рационализированные нормы более широкой и доминирующей культуры, работники управления, системы средств массовой коммуникации, учителя, врачи и др., связанные с необходимостью принятия «инокультурной», «чужой» точки зрения на себя и в этом смысле дистанцирующиеся от представлений и значений собственной культурной «почвы». Понятно, что литература других жанров существует на двух языках – родном и русском.

В массовом чтении национальных регионов доминируют некоторые формульные повествования, имеющие то же функциональное значение, что и в русской культурной среде, – мелодраматические романы и эпопеи, отчасти – исторические повествования, с той только разницей, что в качестве «высокого» и, значит, «чужого» выступают либо признаки высоких статусов прежней социальной – сословной – структуры (в исторических хрониках), либо некоторые значения чужой культуры. Характер ценностно-нормативной медиации остается принципиально тем же.

Иное дело национальная элитарная литература. Структуру конфликта в ней обычно образует конфронтация урбанизированной, городской и универсалистской культуры с культурой локального, национального и в значительной степени традиционного сообщества. Схема этой литературной конструкции либо содержит героя – носителя характеристик партикуляристского образца (ориентация на верность общине, почве, неформальность и т. д.) в среде универсалистской культуры (Ч. Айтматов), либо, что чаще, предполагает противоположные принципы построения: герой – носитель городских систем ценностей и норм в столкновении с патерналистскими структурами, с деревней («Два месяца в деревне» или «Брак по-имеретински» А. Эбаноидзе, «Магомет, Мамет, Мамиш» Ч. Гусейнова и др.).

Такого рода конфликты, тематизируемые в литературе и кино, отражают напряжения, существующие в основных, узловых точках структуры социокультурного воспроизводства и ведущие к аномии нормативных оснований культурной и личностной идентичности. Вряд ли надо говорить, что такая литература, находящаяся под сильнейшим влиянием культуры русского языка, либо создается сразу же на русском языке, либо немедленно переводится на него. Интересно, что элитарная литература в национальных регионах подвергается гораздо более сильному давлению, чем в центре. Об этом писали Ч. Гусейнов и др.

В тех же регионах, в которых сильны и интенсивны модернизационные процессы, возникли все типы литературы на родном языке, пользующейся популярностью практически такой же (или гораздо большей), как и русская советская литература у массового читателя. Примером может служить эстонская проза.

Особую роль в национальных литературах играют, хотя и пользуются при этом ограниченной популярностью, жанры псевдоистории (их можно еще назвать «одиссеей культурного героя») – произведения, описывающие перипетии инноватора, культурного героя, человека, вносящего новые нормы в локальные и консервативные сообщества. Их значительный дидактический и нормативный потенциал ограничивает и зону их распространения. Они попадают прежде всего в систему школьного внеклассного чтения, где особенно подчеркивается «героический» характер универсалистских образцов новаций, т. е. имеет место двойная означенность, интерпретация или получение санкции универсалистского образца через признаки традиционного.

1980, 1988

ПИСЬМЕННОЕ И АУДИОВИЗУАЛЬНОЕ В КУЛЬТУРЕ

Со– или противопоставление письменной культуры (далее – ПК) и массовых коммуникаций (в дальнейшем – МК) предполагает, что исследователи имеют дело с исторически дифференцированными областями или теоретически автономными объектами, которые и соотносят, руководствуясь тем или иным содержательным интересом. Между тем, и взаимоотношения этих сфер в истории, и основания их аналитического соотнесения в исследовательской практике чаще всего остаются непроясненными.

Под «массовостью» (коммуникаций, культуры и т. п.) в данном случае