с блюдцами и подогретые булочки с корицей. В чашки с бульканьем полился кофе.

Настенные часы пробили десять.

Хильда держала блюдечко на трех пальцах и потягивала кофе через кусочек сахара, зажатый в тонких губах. Она видела, что муж погрузился в раздумья, но по-прежнему не видела смысла пытаться что-то из него вытянуть. Из-за этих дров он лишится разума окончательно, вопрос только в том, как именно безумие начнет развиваться — если уже не начало.

Угораздило же ее оказаться именно в этом месте на земле, в доме, стоящем немного на отшибе деревни, посреди леса. Она покачала головой. Она тут застряла. Не без горечи подумала, что так и не повидала мира и больше уже не повидает. Слишком поздно. К тому же Руберт ни за что не расстанется со своей горой дров. Все время эти дрова. До самой смерти.

В воздухе висела тишина.

Так они и сидели напротив друг друга с напряженными лицами, сложив руки на груди. Нужно было что-то сказать, но это казалось совершенно неуместным. Однако в молчании была и положительная сторона: никому из них говорить не хотелось, так что можно было не бояться ляпнуть что-нибудь лишнее.

Термометр показывал целых двадцать градусов мороза, и температура все падала и падала. Становилось все холоднее. За окном на ветвях деревьев лежал тяжелый снег, а над горными хребтами тянулись хрупкие нити солнечных лучей.

4

Иногда Руберту сложно было понять Бога. Чего, собственно, хотел от него Всевышний? Разве он не добывал хлеб насущный в поте лица своего, когда работал в лесу и колол дрова рядом с домом, разве он не проявлял усердия и тщательности? Он и молился, и псалмы пел, но не получал награды, которую был в праве требовать.

Не говоря уже о воздержании от спиртного.

За всю жизнь ни капли в рот не брал, уж это-то должно вознаграждаться.

Внутренние органы и мозг Руберта работали в его почтенном возрасте, как у юноши, и это уже можно считать наградой, но в понимании Руберта этого было недостаточно. Особенно когда ему приходилось терпеть унижение и смотреть на то, как ближайший сосед ворует у него дрова, сосед, проспиртованный буквально насквозь и не вознесший ни единой молитвы за всю свою жизнь. И где же здесь справедливость?

5

Руберт Перссон пробирался по дороге, а за ним бежала собака.

До продуктовой лавки было почти два километра, и именно туда он и направлялся, чтобы купить кое-какие необходимые продукты. Ему пришлось идти по сильному морозу, но даже холод не мог остудить его злости. Жизнь представлялась примитивной и убогой, не без этого. Как только исчезала одна напасть, немедленно появлялась новая.

Руберт был убежден, что кражи продолжатся, что поленница рядом с болотом уменьшится настолько, что в его горе из дров зазияет огромная дыра. Он имел дело с вором, напрочь лишенным всяких угрызений совести, не ведающим смирения и стыда и не отличающим свое от чужого.

По правде говоря, стоило бы взобраться по холму, постучаться в дверь и хорошенько ему врезать. Бог наверняка простил бы Руберта.

Бормоча про себя, Руберт сделал несколько шагов, немного согнул ногу в колене, чтобы набрать инерции, и пнул ногой снежный ком. Как оказалось, ком состоял полностью изо льда. Всю стопу от большого пальца до щиколотки пронзила острая, жгучая боль. Руберт стиснул зубы, чтобы не заорать.

Ну что за напасть!

Он сжал кулаки и начал скакать на одной ноге, размахивая руками, чтобы не потерять равновесие. На мгновение ему показалось, что он полностью отбил себе большой палец на правой ноге, и он бы не удивился, будь это правдой. Вот только этого ему и не хватало.

Он попробовал потихоньку переступать. Боль страшная, но она не сможет остановить его. Ни за что.

Руберту хорошенько досталось. С мрачным видом он пробирался по скользкой дорожке к площадке, где колол дрова. За ночь большой палец на ноге распух и посинел, его как будто зажали щипцами, а под ноготь загнали раскаленную иглу.

Безумный мир, непонятная жизнь. Руберт никак не мог взять в толк, за что ему все эти страдания, и это при том, что он ведет праведную жизнь и всегда уважал мирские и духовные законы.

6

Руберт похлопал по поленнице, задаваясь вопросом, сколько продлится перемирие и насколько опасно поддаваться ложным иллюзиям, что вор устанет и бросит свое черное дело. Оставалось только ждать.

В выходном костюме и ботинках вместо сапог, Руберт стоял у кучи дров с колуном в руках. Ведь работать уместно всегда.

Колоть дрова — это искусство, и нужно провести у поленницы целую жизнь, чтобы все получалось как следует. Нужно стоять на правильном расстоянии и высоко замахиваться колуном над головой, чтобы достичь нужной силы удара — это сродни покорению стихии. Потому-то правильный удар, когда чурка раскалывается надвое с нужным звуком, доставлял истинное наслаждение. Это чувство можно было сравнить с удовольствием от создания красивой музыки, от летнего щебета птиц или свежего журчания ручья, от захода солнца, окрашивающего небо в красный цвет. Иногда, когда у Руберта получался идеальный удар, у него в уголке глаза выступала слеза. Настолько момент был торжественный.

Топору еще нужно хорошее топорище, поэтому у Руберта было четыре топора с топорищами из дерева гикори высшего сорта, которые не ломались от косых ударов и справлялись с гибкими ветвями. Форма топорища также крайне важна, чтобы крепко держать топор в руке.

Руберт поднял крупную березовую чурку и поставил ее на колоду по всем правилам искусства. Чтобы расколоть такую чурку, нужен отличный удар. Руберт обхватил топорище, расставил ноги, пружиня в коленях, взвесил топор