— Но у меня нет денег! — пролепетала она и вцепилась в сумку. — Даже двадцати марок не наберется…

— О, не переживайте! — успокаивающе отозвался Долль. — Ничего страшного. Давайте для начала вот хотя бы эти самые двадцать марок. Я согласен на рассрочку. А пока вы не выплатите все триста марок, я буду пользоваться вашим одеялом! Оно мне сейчас очень кстати.

— Нет! Нет! Нет!!! — Майорша Шульц сорвалась на крик. — Ничего я вам платить не буду! Мы так не договаривались! Мы с вашей женой условились, что я буду присматривать за вашими вещами в обмен на проживание.

— Но вы же сами мне только что рассказывали, сколько моих вещей пропало! Как это могло произойти, если вы за ними присматривали? Нет, фрау Шульц, триста марок вам заплатить придется. Вы только вспомните, я без возражений оплатил все представленные вами счета: столько-то сигарет, столько-то хлеба, столько-то фунтов картошки… Не так уж много я и требую. Жена бы наверняка меня не поддержала: она бы запросила гораздо больше…

— Ваша жена твердо обещала, что денег с меня не возьмет!

— Нет, сударыня, ничего подобного она не обещала. Не морочьте мне голову. Все решено, и деньги вы заплатите — чем скорее, тем лучше!

— А как же мое одеяло? — возопила фрау Шульц. — Герр доктор, дорогой, золотой мой герр доктор, в мой дом четыре раза попадали бомбы, у меня ничего не осталось, кроме этого одеяла. Герр доктор, вы не можете поступить столь бессердечно! У меня больше ничего нет, я несчастная женщина, и лет мне уже немало! — Она схватила его за руку, глаза ее наполнились слезами. — Сигареты! — прошептала она, словно бы размышляя вслух. — Сигареты он мне припомнил! Может, я и правда присчитала немного лишку — так ведь самую капельку, самую крошечку! Мне же надо как-то зарабатывать — вот я и продаю сигареты, я тоже, знаете ли, жить хочу! А иначе зачем я цеплялась за жизнь все последние годы — чтобы теперь помереть с голоду?! Нет, вы не должны считаться со мной за каждую сигарету, и одеяло отдайте! Вы не такой бессердечный, я знаю, вы просто притворяетесь! Триста марок я вам отдать никак не смогу. Если бы мне хоть пенсию платили! Но я не получаю ничего, ничегошеньки — а ведь фюрер говорил…

Тут она вконец запуталась и замолкла: лишь глаза ее молили о пощаде, а по щекам текли слезы. При этом она тискала его руку в своих мерзких ладонях, теплых и влажных.

— Сударыня! — сказал он и неучтиво выдернул руку. — Сударыня, слезами меня не проймешь — они меня только раздражают. Вы только что сами признали, что обсчитали нас, — поэтому я не верю ни единому вашему слову, в том числе и жалобам на бедность. Заберете свое одеяло, когда заплатите триста марок! А если не заплатите, тогда одеяло останется у меня.

— Нет! — резко возразила майорша Шульц, и все ее лихорадочное возбуждение вдруг как рукой сняло. — Нет, никаких денег я вам платить не стану. Можете хоть куда жаловаться. Ваше требование незаконно. Ваша жена мне ясно сказала…

— Воля ваша, фрау Шульц. Значит, одеяло остается у меня!

— Прекрасно, — сухо ответила фрау Шульц. — Замечательно! Вы еще об этом пожалеете — и вы, и ваша жена! Морфинисты несчастные! Это, между прочим, противозаконно!

— Спекуляция сигаретами куда более противозаконна, — ему омерзителен был оборот, который принял этот разговор. — Спасибо, фрау Шульц, больше нам обсуждать нечего. Заберите свои вещи из буфета и кладовки. И отдайте мне ключ от парадной двери…

— Ключ я вам не отдам! Вы не выставите меня на улицу!

— Сумку! — взревел Долль. Он сам не ожидал, что вдруг так взбесится. Он вырвал сумку у нее из рук, она тихонько вскрикнула. — Да не бойтесь, ничего вашего я не возьму! — Сумка была набита письмами, всевозможными туалетными принадлежностями, пачками сигарет. — Куда вы сунули ключ? — осведомился Долль, зарываясь все глубже. Под руку ему попалась пачка денег, синенькие купюры — сотни, — штук тридцать, если не сорок. Он сунул пачку Шульцихе в руки. — А вот и ваши двадцать марок нашлись, бедная вы женщина, у вас же ничего не осталось, вы лишь тщетно ждете, когда фюрер выплатит вам пенсию… — Наконец он нащупал ключи. — Ключ от квартиры на этой же связке?

Она покачала головой.

— У меня ничего нет… — прошептала она растерянно, держа в руках пачку банкнот.

— Да уж вижу! — отозвался Долль и отдал ей сумку. — Спасибо большое. А теперь, милейшая, извольте удалиться…

Мгновение она помешкала, словно не в силах принять решение, а потом вдруг выложила на стол три сотенные купюры. На Долля она при этом не смотрела. И ни слова не произнесла. (Неужели ей стало стыдно? Немыслимое дело!) И вышла из комнаты…

— Ваше одеяло! — крикнул Долль ей вслед. — Вы одеяло забыли!

Но она целеустремленно шагала по коридору и как раз миновала кухню.

— Ваши вещи в буфете! — опять крикнул Долль. Без толку. Входная дверь хлопнула, фрау Шульц ушла.

Пожав плечами, Долль вернулся к недоеденному хлебу. Хотя деньги он выбил, разговор с Шульцихой не принес ему удовлетворения. Три сотни, при виде которых ему становилось как-то неуютно, он спрятал в карман. При ценах, которые Альма платила в больнице, на них можно было купить сигарет пятнадцать — или обменять на одну золотую марку. Но для него они представляли куда большую ценность, и не только потому, что он добыл их с боем.

Тем временем совсем стемнело. Долль заканчивал трапезу уже при зажженном свете и не уставал удивляться, как много хлеба надо человеку, если питаться только им одним, как быстро съедается любая буханка. Раз за разом он говорил себе: ну все, последний кусочек! — и раз за разом, поколебавшись, брал еще один. Хлеб он ел всухомятку — варенье и сало пусть дождутся возвращения Альмы.

Затем он собирает продукты, намереваясь отнести их обратно в горелый Петтин комодик. Но тут вспоминает, что еще с полудня у него в кармане лежит ключ от кладовки, и идет на кухню.

Там хлопочет фрейлейн Гвенда. На ней серо-голубая шубка, а сама она размалевана, как будто прямо с кухни собирается выходить на сцену. Но она всего-то идет на вечеринку к друзьям. Фрейлейн Гвенда тут же принимается жаловаться: как же холодно, даже в квартире холод невыносимый. Представьте себе, она «из-под полы» купила печечку, а в ближайшие дни «из-под полы» же добудет брикеты угля, по две пятьдесят за штуку. Да нет, это еще дешево, очень даже дешево, бывает, что и по четыре марки за брикет дерут. А он как собирается зимовать? Нельзя же постоянно гонять обогреватель — не ровен час отключат электричество, и будут они все сидеть в темноте!

— Послушайте, фрейлейн Гвенда! — перебивает ее Долль: это нытье действует ему на нервы. — Послушайте, фрейлейн Гвенда, я выставил Шульциху из квартиры и забрал у нее ключи. Так что ей здесь больше появляться незачем. Просто чтобы вы знали…

На раскрашенном лице Гвенды мелькает озорная гримаска, — похоже, ей смешно, — и она говорит:

— Что, наконец-то и вы ее раскусили?!! Я уж грешным делом думала: сколько же еще вы будете терпеть? Ну, что до меня, я по ней точно ни слезинки не пролью.