Долль как раз сунул руки в рукава одолженного пальто, когда звонок залился трелью — пять, шесть раз, — и, когда он открыл, удивляясь, кто это к ним рвется, на пороге оказался не кто иной, как его собственная жена, Альма! В каждой руке она держала по набитой хозяйственной сумке, через плечо были переброшены платья и что-то юбкообразное, и по выражению ее лица было ясно, что настроение у нее отнюдь не радостное.

Долль, который еще вчера вечером опасался, что она может заявиться домой, совершенно растерялся. Чтение газет и намерение нанести визит редактору Фёльгеру заслонили от него все остальное, и этим утром он не вспоминал ни о жене, ни о том, что она может прийти.

— Альма, ты?! — воскликнул он в полном изумлении.

— Да, Альма, я!!! — передразнила она его со злой насмешкой. — Ну конечно, ты бы предпочел, чтобы я никогда сюда не приходила, а неделями валялась в больнице! (Ты не хочешь наконец открыть дверь и взять у меня вещи?! Ты же видишь, у меня на все рук не хватает!) Так-то ты держишь слово — настроил против меня этого молодого врача! Да еще сигареты у него выпрашивал — ну спасибо!

В ярости выплюнув эту тираду, она протиснулась мимо него и направилась в комнату. Небрежно бросила на пол свои пожитки, швырнула платья на стул и плюхнулась в кресло. Но тут же снова вскочила, достала из кармана пачку сигарет и закурила. Несмотря на обиду, товарищеский дух в ней был не напускной, не искусственный, так как она тут же протянула пачку ему и предложила:

— Бери!

Долль, который вчера так разозлился на себя за то, что не отказался от сигареты молодого врача, теперь отказался от сигареты жены — опять ошибка! — и ответил гневно:

— Я вовсе не настраивал врача против тебя! Более того, я не выпрашивал у него сигарет, а взял одну-единственную из чистой вежливости, так как он настаивал!

— Да неужели? — сердито отозвалась она. — А у меня не берешь? Ну да, конечно, с собственной женой вежливым быть необязательно. Можно спокойно нарушить данное ей обещание и за ее спиной подговаривать врача, чтобы он еще бог знает сколько времени держал ее в больнице!

— Ничего подобного я тебе не обещал! А вот ты мне обещала не уходить из больницы, пока мы не посоветуемся с главврачом!

— Вот видишь, ты и сам говоришь: мы условились, что сперва нужно посоветоваться с главврачом, — а ты идешь и сговариваешься с этим типом! Ну конечно! Тебе важнее всего, чтобы я там проторчала подольше! Здесь я тебе, наверное, только мешаю!

— Альма! — тихо проговорил Долль. — Альма, давай не будем ссориться. Нам нужно подумать о будущем. А будущего без тебя у меня нет. Но для этого ты должна быть здорова — именно эта забота мною и двигала. Вчера вечером я читал газеты — ах, Альма, сколько всего произошло в мире за два месяца, которые мы провалялись, ничего не делая! Ну ничего, теперь мы тоже заживем как люди. Как раз когда ты пришла, я собирался к Фёльгеру, моему прежнему редактору, который всегда стоял за мои книги. Тебя выписали — ладно, тут ничего уже не поделаешь. Но ты лучше приляг, не нагружай ногу…

Лицо ее расслабилось, выражение смягчилось, как только он сменил тон с запальчивого на мирный. Но услышав его последнее предложение, она, словно упрямый ребенок, замотала головой и, словно упрямый ребенок, заявила:

— А я не понимаю, почему бы мне не пойти с тобой. Нога в порядке — ну, почти в порядке. Я не хочу валяться в постели и подыхать со скуки!

Он ответил кротко:

— Именно для того, чтобы это бесконечное валяние в постели не повторилось, я прошу тебя внимательнее отнестись к своему здоровью. Потому что, если опять начнется эта бездеятельная жизнь, о работе не будет и речи — только о том, как раздобыть морфий, — и опять мы окажемся во власти Шульцихи и Дорле. Сделай одолжение, Альма, пощади себя, чтобы до этого не дошло!

Но она покачала головой и строптиво повторила:

— Нащадилась уже, хватит. Я хочу помогать тебе. Что бы ты ни делал, я хочу быть рядом!

— До сегодняшнего утра ты была прикована к постели, ты не можешь просто так взять и пойти бродить по городу! — твердо ответил он. — Знала бы ты, как я боюсь, что опять начнется это прозябание! И теперь у нас уже нет никаких резервов, нет бриллиантового кольца, которое можно в крайнем случае продать. Да, Альма, тебе придется осознать, что мы теперь бедные люди и многого не сможем себе позволить: ни врачей, ни дорогих американских сигарет, может быть, даже белого хлеба — он съедается слишком быстро, а насыщает гораздо хуже черного.

— Ах вот как? — воскликнула она, опять начиная горячиться. — И поэтому ты не взял у меня сигарету? Решил поиграть в бедняка?!! А мне вслед за тобой придется бросить курить и питаться одним только черным хлебом, хотя ты прекрасно знаешь, что у меня от него всегда проблемы с печенью?! Нет уж, сам делай что хочешь, но меня в это не втягивай! У меня еще куча вещей, которые я могу продать, а когда они кончатся, я знаю выход получше, чем загибаться в нищете.

Он ответил раздраженно:

— Ну разумеется, очень удобно говорить: я ни в чем не хочу нуждаться, — и угрожать, что уйдешь при первых же трудностях. Только вот угрожать мне не надо — этого я не позволю даже тебе! И если ты хочешь уйти, тогда чем скорее, тем лучше! А я двинусь своим путем!

— Вот видишь! — торжествующе воскликнула она. — Так я и думала: неспроста ты уговаривал и меня, и врача, что мне нужно еще полежать в больнице! Я стала для тебя обузой, и ты хочешь от меня избавиться. Пожалуйста, я не буду тебе мешать, я в любой момент могу уйти. Одна я устроюсь гораздо лучше, чем с тобой!

— Что за чушь ты несешь! — воскликнул он. — Я ни слова не сказал о том, что ты стала мне обузой и я предпочту обойтись без тебя! Это все твои слова! Но речь ведь вовсе не об этом! Речь о том, чтобы ты проявила благоразумие и не перегружала больную ногу. Да или нет?

— Конечно же нет! — насмешливо отозвалась она. — Если бы ты попросил меня об этом по-хорошему, я бы, может, и согласилась, но в таком тоне — нет уж, ни за что!

— Сначала я тебя просил по-хорошему, но ты не хочешь меня слушать. Ну, если не хочешь…

Он выжидающе поглядел на нее, но ее ярость только нарастала.

— Сколько еще раз мне повторить, что не хочу?! Я не дам тебе меня тиранить! Смотри, я сейчас закурю еще одну сигарету — просто чтобы тебя позлить!

И она действительно закурила.

— Прекрасно, прекрасно! — ответил он. — Во всяком случае, теперь я все понял!

И он направился к выходу. Ее глаза потемнели от гнева; но он вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь, в коридоре натянул пальто, нахлобучил шляпу и выскочил из квартиры.

Сегодня дождя не было, ветер тоже поутих, но никогда еще эта улица, по обеим сторонам которой высились горелые руины и груды обломков, не наводила такую смертную тоску. Так и у него в жизни: война уничтожила все, остались лишь руины и корявые обломки сгоревших воспоминаний. Наверное, тут уже ничего не изменить; в одном он был прав: из этих развалин выхода нет. То, что сейчас устроила ему собственная жена, могло отбить всякое желание что-то делать! И ведь он прав — это она не права! Здравый смысл на его стороне, а все, что она говорит о нежелании в чем-либо себя ограничивать, — полнейшая ерунда!