Затем я показал князю сочинение Пржевальского. Перелистывая его, князь мало обращал внимания на видовые картинки, но подолгу останавливался на изображениях различных народностей и животных. Он сейчас же узнал своих друзей хара-тангутов и отпустил по их адресу несколько комплиментов. Он узнал также своего соседа по Цайдаму, князя Дзунзасака, изображенного с четырьмя приближенными. Чтобы дать возможность взглянуть на наиболее интересные картинки всем присутствующим, князь поднимал книгу над своей головой, поворачивая ее во все стороны и объясняя, что изображено, например: бамбарчи (медведь), оронго (антилопа-оронго), куку-яман (горный козел), сарлык (домашний як), и вся толпа повторяла разными голосами: «бамбарчи», «оронго», «куку-яман», «сарлык» с возгласами изумления.

С своей стороны, князь захотел похвастать европейской вещью и вытащил из ящика, стоявшего возле него, складной стереоскоп, поломанный и с загрязненными картинками разных сцен из европейской жизни, частью неприличных. Стереоскоп он купил будучи в Пекине, но содержание многих картинок было ему непонятно, и он спрашивал объяснение их. Пользуясь случаем, я предложил князю снять с него, его воинов и всего лагеря такую же картинку, т. е. фотографию, но ответа не получил. Князь перевел разговор на другой предмет и, немного спустя, надел сапоги и халаты и вышел из палатки. Полагая, что молчание – знак согласия, я расставил свой фотоаппарат на треноге вблизи палатки, так что на матовом стекле получилось изображение палатки и части людей. Это вызвало удивление воинов, обступивших меня и заглядывавших по очереди под черное сукно. Между тем князь совещался со своими адъютантами и жирным ламой, и на мое приглашение посмотреть вид его палатки приблизился только на почтительное расстояние, шагов в 20 от аппарата, и заявил, что уже достаточно снимать, так как это может не понравиться в Пекине. Он, вероятно, боялся, что как только подойдет поближе, то будет изображен на бумаге, как князь Дзунзасак. Пришлось сложить аппарат и пожалеть, что у меня не было карманной камеры, которой я мог бы снять две интересные сцены: вчерашнюю торжественную аудиенцию и полуголого князя с кадушками и горшками у его ног.

Вернувшись в свою палатку и отвешивая вечером серебро для уплаты князю за проводников и за обмен уставшего верблюда на двух лошадей, я пришел к печальному выводу, что остается слишком мало серебра для дальнейшего пути по Наньшаню. Дороговизна проводников и непредвиденный длинный маршрут по Западному Наньшаню истощили мои финансы, и оставалось одно средство – продать князю что-нибудь из более ценных вещей – берданку, двустволку или бинокль. Я не сомневался, что князь выберет берданку, которая ему так понравилась и которую он уже просил продать ему.

На следующее утро опять пришли гости: один из адъютантов со старшим сыном князя, ламой и еще какими-то родственниками. Они поднесли мне опять молочную водку, но в большой глиняной бутыли и хорошего качества, и привели двух хороших лошадей в обмен на верблюда. Они спросили, нет ли у меня куска мыла для супруги князя. Из этого можно было заключить, что мыло является редким предметом в обиходе даже у монгольских князей, не говоря о простых монголах, которые его не употребляли никогда. Родственники князя выразили желание получить белой бумаги, пустые банки, бутылки и жестянки (от консервов). Кое-что я мог еще уделить им и отправил также князю подарки в виде куска мыла, фунта стеариновых свечей и дорожной чернильницы с пером, а Цоктоева отрядил с тремя предметами, предлагаемыми для продажи. Как я и предполагал, князь согласился дать просимую мною цену только за берданку с сотней патронов, а за бинокль и двустволку предлагал цену значительно ниже их стоимости.

После обеда меня посетил старший лама с добродушным лицом, присутствовавший на аудиенции. Он поднес мне хадак и фунта два масла в бараньей брюшине и, в качестве княжеского врача, просил уступить ему некоторые лекарства, именно слабительные, глазные и «от задержания крови».

Первые я мог дать ему в виде касторового масла, английской соли и борной кислоты, но лекарства «от задержания крови» у меня, конечно, не было. Заметив в моей аптечке клистирную трубку, лама спросил о ее назначении, которое ему так понравилось, что он просил уступить этот прибор. К сожалению, он был у меня единственный. Лама посоветовал мне привезти в следующий раз в Цайдам несколько штук, обещая их хороший сбыт. Он спрашивал также, почему я не иду в Лхасу, и предлагал дать туда проводника-ламу, который будто бы сумеет провести меня в этот священный город буддистов, недоступный для европейцев. Возможно, что дружба с ламами и получение рекомендательных писем и проводников из монастыря в монастырь могли представлять в то время единственный способ проникнуть в Лхасу, что не удалось ни Пржевальскому, ни Рокгиллю, ни принцу Орлеанскому. В благодарность за лекарства лама подарил мне четки из пальмового дерева, привезенные из Лхасы.

Упомяну еще, что в лагере князя один солдат-монгол обратился ко мне по-русски и предлагал свои услуги в качестве переводчика, будто бы знающего по-тангутски и по-китайски. Этот монгол Абаши был родом из Уланкома, на севере Монголии, и хотел бы вернуться на родину после многолетних странствий. Я согласился взять его, а князь разрешил ему ехать со мной.

К вечеру все наши сношения с монголами были кончены, и на следующее утро мы двинулись в путь. Проезжая мимо лагеря, я заехал еще к князю проститься и получить «охранное письмо», которым все попутные монгольские начальники приглашались, во имя дружбы с князем Курлык-бейсе, охранять нас от тангутов и давать проводников за сходную цену. Пока ламы писали письмо, князь угощал меня кислым молоком, которое делается из смеси разных сортов молока – козьего, овечьего и коровьего, закисающих в общей кадке; в жаркий день это приятный и немного спиртной напиток. На этот раз к украшениям княжеской палатки прибавились еще три опаленные бараньи головы, которые лежали на кадях с молоком и, казалось, насмешливо глядели на нас своими безбровыми глазами, оскалив белые ряды зубов.

Наконец, письмо написано, к нему приложена печать князя в нескольких местах, и, сопровождаемые добрыми пожеланиями адъютантов, мы выехали за черту лагеря в унылую степь, уходящую на восток за горизонт между двумя цепями скалистых гор, в которых живут тангуты. Благополучно ли пройдем мы через их кочевья?