Тихонов пытался подслушать, что творится в палате по соседству, и даже кружку к стене прикладывал, чтобы воспользоваться ею как рупором, но тщетно. Он улавливал мужские голоса, однако понять, о чем идет разговор, не мог. И еще слышал, как работает телевизор.

Мужские голоса… Говорил ему Васек, что тюремный меценат содержится в особой камере на пару с мальчиком, чтобы не скучать без «женской» ласки. Наверняка это и был Корчаков. А разговаривал он со своим «сладким» соседом…

Жаль, что у него не было телефона. Но завтра утром на смену заступит Изольда, надо быть с ней поласковей – возможно, она одолжит ему на час-другой свой телефон. Надо будет позвонить Авроре, она должна была узнать, действительно ли у Корчакова голубые наклонности. Впрочем, ничего удивительного, если такая информация отсутствует. Может, эти наклонности у бизнесмена проявились только сейчас, когда на безрыбье и рак рыба… Но Авроре все равно позвонить надо.

Ролан пообедал, вымыл посуду и лег под одеяло. Но только он стал засыпать, как дверь открылась и в палату пожаловал санитар в компании… Ролан не мог поверить своим глазам. К нему в палату на правах постояльца пожаловал Мишель, тот самый женоподобный паренек, общества которого он удачно избежал в санчасти следственного изолятора.

Под глазом у парня темнел синяк, нижняя губа распухла. Видно, досталось ему на орехи.

– Принимай соседа, – насмешливо глянул на Ролана санитар.

– А кто сказал?

– Не важно.

Мишель стоял, грустно и со страхом глядя на него. Он явно боялся, что Ролан в своей нетерпимости к его наклонностям подсветит ему и второй глаз. Но если бы он не был напуган, все равно выглядел бы жалко.

– Ну, принимаю…

Как это ни странно, но появление такого соседа можно было назвать даром судьбы… Что, если Корчакову наскучил его нынешний сожитель?

Мишель был в пижаме, волосы мокрые, расчесанные, в руке сумка, с которой он поступил в санчасть. Дверь за санитаром уже закрылась, а он стоял у порога, переминаясь с ноги на ногу.

– Ну, чего сопли жуешь? – ухмыльнулся Ролан. – Давай ложись. Только не под меня…

Мишель кивнул и поставил сумку под кровать, что стояла ближе к двери, сел на нее, обреченно сложив руки на коленях.

– Вообще-то петухам не полагаются такие места. Петухи живут на вокзале. Знаешь, что такое вокзал?

– Да. Место под кроватью.

– Я так понял, тебе это уже популярно объяснили? – Ролан провел пальцем под своим глазом.

– Объяснили, – сокрушенно вздохнул он. – Суд был, в камеру отправили, а там какой-то урод…

– Ты, наверное, пытался ему объяснить, что таких, как ты, нужно принимать такими, какие они есть. А может, ты гей-парад в камере решил провести? И в День десантника, да?..

– День десантника летом будет.

– Смотри, все-то ты знаешь. Только не знаешь, что я сам в десанте служил.

Мишель тоскливо посмотрел на Ролана и горько вздохнул. Дескать, о чем тогда разговаривать.

– Я же не виноват, что я такой.

– Ты совершенно прав. Даже если ты вдруг бабу захочешь, все равно ничего уже не исправишь. Как был петухом, так и останешься, – развел руками Ролан.

– Это меня и пугает, – женственно махнув рукой, вздохнул Мишель.

Ролан совершенно не переживал, что находится в одной камере с голубеем. Не он попал к изгою, а наоборот. Он, а не ситуация выступает здесь в роли хозяина положения. А то, что Мишель живет с ним в одной палате, ничего страшного. Понятия не запрещают правильному арестанту пользоваться услугами пассивного гомосексуалиста. Главное – не относиться к нему как к равному. А в остальном можно все, что фантазия подскажет…

– И сколько лет тебе бояться?

– А-а… Восемь лет.

– За что? Статья за мужеложство вроде бы уже отменена.

– А за наркотики – нет. Это подстава была. Я с одним встречался, а у него жена ревнивая, она ментов и натравила. Меня задержали, а в кармане пакетик с кокаином. Особо крупная партия, потому и срок большой.

– Если ты с кем-то встречался, то не ты в этом виноват, – усмехнулся Ролан. – Так что не надо меня грузить. Я же не присяжный заседатель. А будешь грузить, я тебе второй фонарь под глазом зажгу. Так и скажи: кокаин толкал, нечего за баб прятаться…

– Ну, толкал… – Мишель уронил голову на грудь.

– Давно суд был?

– На прошлой неделе.

– В суд из санчасти увозили? Как же бедный Арнольд разлуку пережил?

– Его еще раньше выписали.

– Кто ж твоим жеребцом-покровителем стал?

– Никто не стал.

– Сам по себе остался? Потому и получил. Я так понимаю, кому-то твое комиссарское тело понадобилось…

– Ну да. Но я не могу со всяким…

Мишель закрыл лицо ладонями и заплакал.

Ролан вдруг почувствовал сострадание к этому парню. Посмеялась природа над бедолагой, заточила женскую суть в мужское тело. Новые времена, новые веяния – голубеи могут жить, как хотят; и они живут, привыкая к манерным повадкам. Этот образ жизни дает о себе знать, когда они вдруг попадают в неволю с ее жестокими законами; их вмиг раскусывают и опускают на уровень плинтуса. Потому и страдают они, мучаются, что не приучены к жизни в тюремных джунглях. И страдают, и погибают…

Сострадание было, но жалости – нет. Не ощутил Ролан желания подойти к Мишелю, хлопнуть по плечу, утешить добрым словом. Может, и не виноват парень в том, что природа сыграла с ним злую шутку, но воспитание и моральные устои прочно держали Тихонова в рамках условностей, и он не мог опуститься до откровенного снисхождения.

– А с кем ты можешь? – спросил он, когда парень успокоился.

– Не со всяким. – Мишель подозрительно посмотрел на него.

– А если я тебя под свою крышу возьму?

– Э-э… А зачем это вам?

– А зачем это Арнольду?

– Ну, вы же не такой.

– Конечно, не такой. Но мне семнадцать лет срок мотать. Женщины для меня – это что-то несбыточное…

– Ну, я не знаю, – неуверенно улыбнулся парень.

Ролан отвернул от него голову, чтобы Мишель не видел проступившее на лице отвращение. Он никогда не был с мужчиной и не будет. Но нельзя отказываться от игры, посредством которой можно будет убить сразу двух зайцев.

– Давай располагайся. Отдыхай… Только ко мне не приближайся… пока я сам не попрошу. Ты меня понял?

– Да, да, понял…

Мишель ожил, расцвел. Полез в сумку и достал оттуда самую настоящую пудреницу, чтобы заретушировать синяк под глазом.

– Только губы красить не надо, я этого не люблю, – незаметно для него поморщился Ролан.