— А мне тоже о звездах нечего думать? — серьезно спросил Георгий.

— А сам как считаешь?

— Да вроде бы поздновато.

— У тебя-то, пожалуй, шансов на «великие свершения», — с нескрываемым сарказмом закавычил Звягин, — тогда еще меньше, чем у меня, было. Про сейчас я уж не говорю. Думать и мечтать, конечно, никому не возбраняется. Но и осознать свой потолок тоже очень немало. И сделать это нужно как можно раньше.

— Ты давно осознал?

— Об этом и толкую, хотя мой потолок ты плохо представляешь. Ты думаешь, почему я здесь столько лет? Мог бы и поспокойнее место найти, посуше, потеплее, и врачи советуют, радикулит меня уже лет пять щупает.

— Ну, и чего не едешь?

Звягин вздохнул:

— Боюсь, не поймешь.

— А ты объясни.

— Мое это место, понимаешь? А приедет сюда кто-то другой — для него тут все чужое будет. И работу мою он так хорошо не сделает, как я. И не только в том соль, что я тут все углы и закоулки знаю. К каждому делу прежде всего душой прикипеть надо и не себя в этом деле любить, а дело в себе. Тогда многое иначе покажется.

— Это как же? — спросил Георгий. — Работу я свою не люблю, по-твоему?

— Себя ты прежде всего любишь! — уверенно сказал Звягин. — И дело свое всегда подгонял к себе. Вспомни-ка, что десять лет назад здесь произошло. Зачем тебе вообще надо было идти в этот маршрут на Шельму? Без проводника, без рации, продуктов в обрез, зима на носу… Две недели хотел сэкономить?

— Месяц.

— Допустим. А на сколько лет программа Климашина была рассчитана? На пять, если не ошибаюсь?

— Да.

— Вот видишь… Один месяц — и пять лет. Я примерно представляю, о чем ты мог тогда думать, когда на Шельму собирался. Климашин, мол, пять лет намерен тут возиться, а мне вдруг да и повезет, я сразу все найду, я — такой. И всем сразу ясно станет, кто есть кто. А риск не больно большой, и вообще волков бояться — в лес не ходить, я же помню, что ты именно так говорил. А волк возьми да объявись — и цап тебя за ж. . . А когда цапнул, ты ничего не понял, потому что в первую очередь опять-таки о себе думал, а не о деле. И что сейчас хочешь идти в маршрут, тоже потому, что только о себе думаешь. И когда склад грабил, о себе думал.

— Ну, тут-то я как раз о деле думал, — возразил Георгий.

— О деле? — тяжело глянул на него Звягин. — Когда свое дело знаешь и любишь, то и о других думаешь. Что и у них свое дело есть. У Емельяныча, например, у меня, у твоих людей в отряде. Скажи честно: им это твое дело нужно?

— Нет, — не сразу признался Георгий.

— Хорошо хоть, не соврал… Я ведь еще вчера в твой лагерь приехал и понаслушался о тебе… Жаль, ты не слушал. Очень тебе это полезно было бы. Ни у кого — ну буквально ни у одного — для тебя доброго слова не нашлось, Свиридов. Как же ты при таком отношении к тебе хотел что-то сделать? Горлом взять? Властью своей начальнической? Пушчонкой своей, которую ты даже почистить толком не можешь? А она, между прочим, тебе тоже для дела дана, а не для того, чтобы склады грабить… И грабить-то тебе пришлось только потому, что о деле ты плохо подумал, надо было заранее позаботиться, чтобы деньги перевели. А если бы совсем хорошо подумал, так продукты и вообще не понадобились бы. Можно сообразить, что опасно сейчас в маршрут идти, зима намечается ранняя, все тебе об этом говорили, да и сам должен видеть, не первый год в этих местах. Видишь, какая цепочка выстраивается, Свиридов…

— И к чему это ты ведешь? Что я не своим делом занялся?

— Может, и так. Только, я думаю, и в любой другой работе толку от тебя было бы не много — при таком отношении к людям, вообще к жизни. Ты ведь жизнь так понимаешь — она для того и существует, чтобы ты мог проявить себя в ней. И что ты достоин всего наилучшего, что в жизни есть. Любовь тебе подавай незаурядную, работу — самую интересную, успех — обязательно значительный, зарплату, само собой, тоже не маленькую…

Георгий, не ожидавший от Звягина таких мыслей, с любопытством взглянул на него.

— Интересно… А как же ты жизнь понимаешь?

— А я ее, Свиридов, так понимаю, — спокойно сказал Звягин. — Жизнь не бездонный колодец, из которого сколько ни черпай, все не убавляется. Нет у жизни для всех ни больших любвей, ни крупных успехов. И даже месторождений земля-матушка для каждого геолога не припасла.

— Даже месторождений…

— Вот именно — даже. И надо всегда быть готовым к тому, что встретится человек, который и умнее тебя, и талантливее, и душа благородней.

— И что тогда?

— А тогда — уступи дорогу. Потому что талантливый и умный человек всегда сделает что-то лучше и быстрее, чем глупый и бездарный.

— Короче — каждый сверчок знай свой шесток, с этого ты начал. Знакомая философия, хотя в таком откровенно плебейском изложении слышу ее впервые.

— Плебейском? — сузил глаза Звягин. — Да уж лучше такое плебейство, чем твой аристократизм. Посчитай-ка, не слишком ли дорого он тебе обошелся?

— Дорого, Женя, — с готовностью согласился Георгий. — Извини, плебейством я тебя обидеть не хотел, к слову пришлось. Все-таки, согласись, добровольно, сознательно исповедовать такую мораль… несколько унизительно. Да и как-то непривычно. Нам же с детства внушали: человек могуч и всесилен, борись, дерзай, «через тернии — к звездам». А ты — в лоб: уступи дорогу, каждый сверчок знай свой шесток. Не обидно разве сознавать свою посредственность?

— Мне — нет, — просто сказал Звягин. — А что, собственно, означает это слово «посредственность»?

— Ну, у нас это слово всеми понимается одинаково.

— А все-таки?

— Посредственный — значит бездарный, неумный, ничтожный. Да много еще определений можно найти.

— Ничтожный, говоришь? — повторил Звягин. — А я вот как-то задумался — и по-другому представил. Быть посредственным — значит быть посреди.

— Посреди чего?

— Ну, в первую очередь посреди людей, конечно.

— А что это значит?

Звягин с недоумением взглянул на него:

— Как что значит? Жить среди людей, работать на совесть, к каждому с добром подойти.

— К каждому? — тут же ухватился за слово Георгий. — А ты с теми, кто на тебя самострелы ставил, тоже по-доброму? Не одного ведь за четырнадцать лет в каталажку засадил, признайся.

— Ишь ты как повернул… Дурачком-то не прикидывайся, Свиридов. Сажал, конечно, и еще не одного посажу. Вот хотя бы тебя. Или ты