Взяв футляр с «Древом Ангела», он направился к замку. Вендель же остался у сцены. Он представлял себе, как чудесно было бы выступать перед людьми, очаровывать их своими словами, пением, игрой на арфе. Разве это не лучше, чем рубить врага мечом и колоть пикой? Не лучше, чем долгие годы развозить по стране телеги, груженные вином?

Вендель вздохнул. К сожалению, его попытки приобщиться к искусству не увенчались успехом. Однажды учитель пения отвел его в сторону — как и его отец, когда предстоял неприятный разговор, — и сообщил, что они оба зря тратят время. Мол, голос Венделя не создан для того, чтобы ублажать слух ближних.

Впрочем — при мысли об этом Вендель улыбнулся, — ему все же удалось написать несколько весьма звучных строк. Он гордился своими стихами.

Парень осторожно провел ладонью по шершавым доскам сцены. Одному Господу известно, почему он не наделил Венделя чарующим голосом, но, видимо, это и к лучшему.

Как бы то ни было, завтра вечером Вендель послушает пение великого Рихарда фон Альзенбрунна, а может быть, даже сядет с ним за один стол.

* * *

Мелисанда проснулась, когда небо только начало светлеть. Как часто бывало, она вскинулась от кошмара. А ведь сон начинался так чудесно. Ей приснился тот случай в лесу, когда Адальберт упал с коня и она его спасла. Как и в яви, она поцеловала его, почувствовала сладость его губ. Но во сне Адальберт пришел в себя и… превратился в Оттмара де Брюса. Граф схватил ее, прижал к себе, заставил поцеловать. Он целовал ее, пока она не начала задыхаться, а затем его рот начал расти, стал огромен, и Оттмар проглотил ее целиком, испуганную, дрожащую от страха и отвращения.

Помотав головой, Мелисанда попыталась отогнать от себя образы жуткого видения. Теперь она хотя бы знала, что с Адальбертом все в порядке. В «Кабане» все только и говорили о загадочном нападении на сына главы гильдии. Горожане с интересом обсуждали, кто же мог ограбить Адальберта, а потом привязать его к седлу и выпустить коня на тракт. Герой дня даже явился в трактир собственной персоной, и Мелисанда, волнуясь, вновь и вновь слушала его рассказ.

Возможно, думалось девушке, когда-нибудь она все же предстанет перед ним в своем истинном облике.

Возможно, Адальберт влюбится в нее, невзирая на все те ужасные поступки, которые она совершала, исполняя обязанности палача.

Раймунд все еще дулся, и Мелисанда молча занялась домашними делами, а затем, помыв и покормив отца, немного почитала ему. Раймунд отворачивался.

Но завтра он изменит свою точку зрения, Мелисанда была уверена в этом. Завтра он будет гордиться своей Мел, тем, как она всему научилась: и тому, как наносить удар, и тому, как готовить зелья.

— Эй, Мельхиор! Мастер-палач! — донесся до нее голос одного из стражников.

Мелисанда испугалась. Как и всегда. Несмотря на то что девушка прожила в этом доме уже много лет, она все еще боялась, что кто-то узнает ее и донесет городскому совету. В любой момент кто-то мог прийти сюда и заявить: «Это Мелисанда Вильгельмис! Я узнал ее — даже в мужском наряде. Она скрывает свой пол. Разденьте ее и убедитесь сами, что она обманула вас всех. Мы должны выдать ее де Брюсу!»

Но сегодня Мелисанда волновалась по другому поводу. А вдруг что-то случилось с Адальбертом? Может, его ранения оказались серьезнее, чем она предполагала, и он умер? Или вдруг кто-то заметил ее на Беркхаймерском тракте? А может, стражник пришел, чтобы обвинить ее в покушении на убийство?

— Эй, заплечных дел мастер! — Голос стражника стал громче.

Мелисанда подошла к двери и уперла руки в бока, как учил ее Раймунд.

— Мельхиор, поторопись. Нужно допросить одну служанку. Следуй за мной!

Мелисанда кивнула. Взяв сумку, она вышла на улицу. От облегчения, которое она испытала, ей казалось, будто у нее за спиной выросли крылья. Все было, как и всегда. Ей просто нужно допросить какую-то служанку. Наверное, эта дурочка украла пару геллеров или позволила себе полакомиться чем-то в кладовой хозяев.

Сегодня она не увидела детей, обычно бежавших за ней, но и без них приятного было мало: по дороге к тюрьме ветер донес до Мелисанды вонь скотобойни, расположенной рядом с конным рынком. Раймунд говорил ей, что со временем она привыкнет к этому запаху. Он ошибался.

В городе кипела жизнь — в летнюю жару утренние часы больше всего подходили для работы.

Мелисанда осмотрела улицы, пока они шли к Шелькопфской башне. Она была довольна работой своих подручных: им приходилось не только вычищать отхожие места, но и отмывать улицы. Городской совет уже давно принял закон, по которому горожанам не позволялось держать коров и свиней в пределах Эсслингена, кроме пригорода Плинзау и альменды[22]за Верхними воротами.

Вначале горожане были недовольны, но потом оказалось, что колеса их телег уже не вязнут в испражнениях животных, а женщины могут покрасоваться в лучших туфлях, не надевая неудобные деревянные платформы[23], и недовольство быстро угасло.

Сейчас некоторые даже ворчали, что в переулках не всегда чисто. К сожалению, избежать этого было нельзя — большинство горожан выливали содержимое ночных горшков прямо на улицу, а дворники просто не поспевали за всеми.

Стражник провел Мелисанду к Шелькопфской башне и пропустил вперед. Открыв дубовую дверь тюрьмы, они спустились по лестнице в пыточную.

Кроме обвиняемой, здесь были только Конрад Земпах и писарь. Женщина сидела на железном стуле, опустив голову на грудь, так что казалось, будто она спала. Но Мелисанда чувствовала ее страх, видела, как дрожат ее плечи.

— Женщина! — рявкнул Земпах. — Подними голову и поздоровайся с нашим пыточных дел мастером.

Обвиняемая подчинилась и, пытаясь выполнить приказ члена совета, немного приподняла голову. Правда, с Мельхиором она так и не поздоровалась. Один глаз у нее заплыл, из ранки над бровью сочилась кровь. Ударили ее недавно. Платье топорщилось от грязи и заскорузлой крови. Женщина переводила взгляд с Земпаха на Мельхиора.

— Она убила своего ребенка! — Земпах указал на окровавленный сверток на столе.

Мелисанда осторожно развернула его и едва сдержала крик. Девушка оперлась одной ладонью на столешницу: от ужаса у нее подогнулись ноги. Она увидела перепачканное кровью тельце, крошечные руки и ноги, синее лицо, свисающую с живота пуповину.

— Она детоубийца! Задушила своего ребенка, свою плоть и кровь! — кричал Земпах, едва не захлебываясь. — Не щади ее!

В Мелисанде поднялась волна горячей злости, нежданная, точно весенняя гроза, и столь же пугающая. Она посмотрела на обвиняемую.

Должно быть, сам дьявол вселился в эту бабу. Она убила беззащитное невинное создание — как де Брюс убил ее братика. Как де Брюс.